1 Трагедия советской деревни Коллективизация и раскулачивание Том 3

Российская Академия Наук
Институт российской истории
Федеральная архивная служба России
Российский государственный архив социально-политической истории
Государственный архив Российской Федерации
Российский государственный архив экономики
Российский государственный военный архив
Центральный архив Федеральной службы безопасности России Московская школа социальных и экономических наук
Бостон колледж (США)
Университет Торонто (Канада)
Университет Мельбурна (Австралия)
Бирмингемский университет (Великобритания)
Сеульский государственный университет (Республика Корея)




Часть 1


https://docs.google.com/file/d/0B96SnjoTQuH_SG9xUlFuVHpXRXc/edit?usp=sharing



Часть 2


https://docs.google.com/file/d/0B96SnjoTQuH_Y2xGeVV0Uko5dWM/edit?usp=sharing






Russian Academy of Sciences
Institute of Russian History
Federal Archival Service of Russia
Russian State Archive of the Social and Political History
State Archive of Russian Federation
Russian State Archive of Economy
State Military Archive of Russia
Central Archive of the Federal Security Service of Russia Moscow School of Social and Economic Sciences
Boston College
University of Toronto
University of Melbourne
University of Birmingham
Seoul National University

THE TRAGEDY OF THE RUSSIAN VILLAGE
Collectivization and Dekulakization


ТРАГЕДИЯ СОВЕТСКОЙ ДЕРЕВНИ
Коллективизация и раскулачивание
Документы и материалы в 5 томах 1927-1939
Главный редакционный совет:
В.Данилов, Р.Маннинг, Л.Виола (главные редакторы),
Р.Джонсон, Р.Дэвис, В.Козлов, Я.Погоний, А.Сахаров,
С.Уиткрофт, Ха Енг Чул, Т.Шанин

Ответственный секретарь Л.Денисова

Москва
РОССПЭН
2001



ТРАГЕДИЯ СОВЕТСКОЙ ДЕРЕВНИ
Коллективизация и раскулачивание
Документы и материалы Том 3
Конец 1930-1933

Редакционная коллегия тома:
И.Зеленин (ответственный редактор), В.Виноградов, Л.Виола,
В.Данилов, Л.Двойных, Р.Дэвис, С.Красильников, Р.Маннинг,
О.Наумов, Е.Тюрина, С.Уиткрофт, Хан Чжонг Сук


Составители:
В.Данилов, И.Зеленин, В.Кондрашин, Н.Сидоров (ответственные),
Н.Глущенко, Т.Голышкина, Л.Денисова, Е.Кириллова,
С.Красильников, В.Михалева, Н.Муравьева, С.Мякиньков,
Н.Перемышленникова, Т.Привалова, Н.Тархова,
А.Федоренко, Т.Царевская


Москва
РОССПЭН
2001
ББК 63.3(2)6-2 Т65
Участники проекта выражают глубокую благодарность Национальному гуманитарному фонду США, университету Торонто, Бостон колледжу, Совету по научным исследованиям Австралии, университету Мельбурна и Сеульскому государственному университету за поддержку научно-исследовательской работы по этому крупному проекту. Издание настоящего тома стало возможным благодаря гранту Издательства Иельского университета
The participants of this project express their gratitude to the National Endowment for the Humanities, the University of Toronto, Boston College, the Australian Research Council, the University of Melbourne and Seoul National University for their support of this project. The publication of this volume was made possible by a grant from the Yale University Press


Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Т 65 1927—1939: Документы и материалы. В 5-ти тт. / Т. 3. Конец 1930—
1933 / Под ред. В.Данилова, Р.Маннинг, Л.Виолы. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2001. —1008 с.
Третий том «Трагедии советской деревни» охватывает события одного из наиболее трагических для крестьянства, всех жителей деревни, страны в целом этапов сталинской «сплошной коллективизации», завершившейся полным провалом плана первой пятилетки в области сельского хозяйства, аграрным кризисом, охватившем основные сельскохозяйственные районы страны, социально-демографическими потрясениями, и, как следствием всех этих процессов — небывалым по своим масштабам и последствиям голодом 1932—1933 гг., жертвами которого стали миллионы крестьян, составлявших более трех четвертей населения страны.
Большинство публикуемых в томе документов извлечены из ранее засекреченных малодоступных фондов высших органов партийно-государственного руководства (ЦК ВКП(б), ЦИК, СНК СССР), различных ведомств и организаций (ОГПУ, НКВД, Верховного суда, Прокуратуры и др.). Значительное внимание уделялось документам самих крестьян, их настроениям, поведению, реакции на происходящее, борьбе против произвола и насилия.
© В.Данилов, Р.Маннинг, Л.Виола, 2001
© Институт российской истории РАН, 2001
© Федеральная архивная служба России, 2001
© Бостон колледж (США), 2001
© Университет Торонто (Канада), 2001
© «Российская политическая энциклопедия»
(РОССПЭН), 2001
© V.Danilov, R.Manning, L.Viola, 2001 © Institute of Russian History of the Russian
Academy of Sciences, 2001 © The Federal Archival Service of Russia, 2001 © Boston College (USA), 2001 © University of Toronto (Canada), 2001 © ROSSPEN, 2001
ISBN 5-8243-0006-2
ISBN 5-8243-0225-1

И.Е.Зеленин
ВВЕДЕНИЕ
(Кульминация крестьянской трагедии)
Хронологические рамки тома (конец 1930 — 1933 гг.) охватывают события одного из наиболее трагических для крестьянства, всех жителей деревни, страны в целом, этапа сталинской «сплошной коллективизации». Это — ее усиленное форсирование с осени 1930 г. после обвального спада весной и неустойчивой стабилизации летом; «новая волна» раскулачивания и «спецпереселения» зажиточных (и не только) крестьян в северные и северо-восточные районы страны; попытка реализации практически невыполнимых хлебозаготовительных планов на основе продразверстки; применение беспрецедентных по своей жестокости карательных мер к «саботажникам» и расхитителям хлеба (закон «о пяти колосках», чрезвычайные комиссии ЦК, введение паспортной системы, директива «о кордонах на дорогах» и др.). А в результате — полный провал плана первой пятилетки в области сельского хозяйства, «уточненного» в конце 20-х — начале 30-х годов; аграрный кризис, охвативший основные сельскохозяйственные районы страны; социально-демографические потрясения и как следствие и результат всех этих процессов — «великий голод» 1932 — 1933 гг., жертвами которого стали миллионы крестьян, составлявших более трех четвертей населения страны.
Как свидетельствуют документы, серьезные поиски выхода из казалось бы тупиковой ситуации в деревне, попытки преодоления кризисных явлений в экономике и социальной сфере начались с конца зимы — в начале весны 1933 г., когда на первый план неизбежно выдвинулись такие неотложные практические задачи, как проведение весеннего сева, а затем и уборка урожая, преодоление последствий голодомора. Без известного компромисса власти с крестьянством решить эти задачи, нормализовать обстановку в деревне было невозможно.
Несколько слов о документальных публикациях и исследованиях последнего десятилетия, общая характеристика и оценка которых были даны в 1-м и 2-м томах настоящего издания. Применительно к 3-му тому хотелось бы выделить не отмеченные ранее издания. Среди публикаций — четыре выпуска документального сборника «Спецпереселенцы в Западной Сибири», в которых на основе архивных источников показана политика центральных и региональных органов, сам процесс высылки и переселения крестьян, жизнь и быт, условия труда спецпереселенцев, его крайне низкая эффективность1. Следует отметить изданный в 1998 г. двухтомный сборник документов «Голос народа», «Общество и власть», включивший отложившиеся в центральных архивах письма-отклики советских граждан, в том числе крестьян, на события 1918 — 1930-хгодов; во втором томе предложена оригинальная методика исследования этого вида документов при освещении тех или иных событий, в том числе коллективизации и колхозного строительства2. В 1999 — 2000 гг. увидели свет содержательные документальные сборники по проблемам коллективизации и политики в деревне, подготовленные историками-аграрниками Татарстана и Сибири3.
Обращают на себя внимание работы, посвященные голоду 1932—1933 гг. Тема эта в течение многих десятилетий была как бы вычеркнута из отечественной историографии, а потому первые «перестроечные» публикации не отличались глубиной из-за узкой источниковой базы. В последние годы появились работы, авторы которых при исчислении данных о жертвах голода привлекают демографические источники, анализируют субъективные и объективные факторы этой трагедии4. В то же время по некоторым вопросам этой проблемы ведутся дискуссии, порожденные как пробелами в источниках, так и различиями в подходах к их интерпретации5.
Публикуемые в томе документы, многие из которых уникальны, помогут исследователям, как мы надеемся, по-новому подойти к осмыслению сложных теоретических и конкретно-исторических проблем, уточнить, а порой и пересмотреть сложившиеся взгляды и представления о рассматриваемых событиях темы в целом, ее узловых проблем.
После исправления «грубейших ошибок и искривлений» в ходе коллективизации на первом ее этапе (зима — начало весны 1930 г.) произошел массовый отлив из колхозов. Уровень коллективизации, в том числе и за счет «бумажных колхозов», к концу лета 1930 г. снизился почти на две трети (по СССР до 21,4%, по РСФСР — до 19,9). А затем наступило кратковременное «затишье», своеобразная стабилизация, когда «низы» добровольно не хотели возвращаться в колхозы, а тем более создавать новые, а растерявшиеся «верхи» на местах не решались начинать новое наступление на крестьян. Вот их типичная реакция: «Весной мы обожглись на коллективизации, больше не хотим» (Болотнинский район Западно-Сибирского края); «Прилива в колхозы нет потому, что теперь коллективизация добровольная. Вот и боишься: то перегиб получится, то недогиб» (Сальский район Северо-Кавказского края)»6.
Такое «умиротворение» было крайне необходимо обеим сторонам конфликта, стране в целом: «Если бы не были тогда немедленно приняты меры против искривлений партлинии, — говорилось в закрытом письме ЦК ВКП(б) от 2 апреля 1930 г., — мы бы имели теперь волну повстанческих крестьянских выступлений, добрая половина наших «низовых» работников была бы перебита крестьянами, был бы сорван сев, было бы подорвано колхозное строительство и было бы поставлено под угрозу наше внутреннее и внешнее положение» (Трагедия советской деревни... Т. 2, док. № 142). И с этим вполне можно согласиться: крестьянская война, угроза которой нарастала, крайне опасна, последствия ее непредсказуемы.
В той или иной мере эта задача вплоть до осени 1930 г. решалась, хрупкое равновесие между участниками противостояния сохранялось. Однако Сталина и его ближайших соратников даже в краткосрочной перспективе не устраивали ни спад, ни застой коллективизации, ни отказ местных руководителей от ее дальнейшего форсирования. И прежде всего потому, что на основе единоличного хозяйства, как показал опыт применения чрезвычайных мер в конце 20-х годов, не удалось решить проблему хлебозаготовок. Теперь же под угрозой оказалась одобренная XVI съездом партии программа форсированного развития тяжелой промышленности. Крайне озабоченный этой ситуацией Сталин, отдыхавший в это время на Кавказе, 2 сентября 1930 г. пишет Молотову: «Следовало бы, по-моему, дать внутреннюю директиву обкомам и райкомам... сосредоточить все свое внимание на организации прилива в колхозы... открыть систематическую и настойчивую кампанию печати за колхозное движение, как главный решающий теперь фактор сельхозстроительства»7.
20 сентября 1930 г. Политбюро ЦК ВКП(б) рассматривает вопрос «О директиве по коллективизации» (докладывает В.М.Молотов). К.Я.Бауману, Я.А.Яковлеву и Т.А.Юркину поручено в двухдневный срок подготовить про ект этой директивы. 24 сентября утверждается «Письмо ЦК ВКП(б) всем крайкомам, обкомам и ЦК нацкомпартий» «О коллективизации». В нем резко критикуются парторганизации за то, что они «практически не развернули работу... по дальнейшему развертыванию прилива в колхозы»; «преобладает пассивное и выжидательное отношение (ставка на самотек) к новому приливу»; «организация новых колхозов и вовлечение в старые не увязывается с хлебозаготовками и осенними полевыми работами, откладывается до зимы и весны»; «в ряде мест явно ослаблено наступление на кулака и отпор его возросшей активности, попыткам срыва колхозного движения и хлебозаготовок». Было предложено: «Немедленно добиться решительного сдвига в деле организации нового мощного подъема колхозного движения, увязав всю работу по коллективизации с проведением правильной партийной линии в хлебозаготовках в соответствии с директивами ЦК...» ЦК предостерегал против ошибочной тенденции «подменить организацию артелей сельскохозяйственными кооперативными товариществами как основной формы колхозного движения на данном этапе» (см.: наст. т., док. № 5; а также: Т. 2, док. № 232). Все вернулось на круги своя к весне 1930 г.
Это письмо в конце сентября — начале октября 1930 г. обсуждалось в обкомах и крайкомах партии, в ЦК компартий республик и было, разумеется, принято «к неуклонному руководству и исполнению». Подкреплением этой директивы явилось утверждение декабрьским (1930 г.) Пленумом ЦК и ЦКК ВКП(б), а затем Третьей сессией ЦИК СССР (январь 1931 г.), жестких заданий («контрольных цифр») по коллективизации на 1931 г. для всех регионов страны. Речь шла о «полной возможности» коллективизировать в течение года «не менее половины всех крестьянских хозяйств, а по главным зерновым районам — не менее 80%», что означало для них «завершение в основном сплошной коллективизации и ликвидацию кулачества как класса»8.
Установление таких сроков для крестьянских хозяйств огромной страны, а тем более придание им силы закона — само по себе грубое попрание таких элементарных принципов кооперирования, как постепенность этого процесса, строгая добровольность вступления в кооперативы. Таким образом, курс на всемерное форсирование коллективизации продолжался: подготавливалось новое наступление на крестьянство.
Однако грозные события февраля — марта 1930 г. показали, что одного насилия недостаточно, необходимы и меры, в той или иной мере стимулирующие вступление крестьян в колхозы. К их числу можно отнести широко разрекламированную программу строительства новых МТС, «твердые» обещания упорядочить организацию и оплату труда в колхозах, гарантировать колхознику ведение в определенных размерах личного подсобного хозяйства и др.
В постановлении ЦК от 20 января 1931 г. перед местными партийными органами была поставлена задача превратить начавшийся осенью 1930 г. рост колхозного движения в «мощный прилив в колхозы», добиться безусловного выполнения темпов коллективизации, намеченных декабрьским пленумом 1930 г. Было предложено во всех зерновых районах и в районах технических культур создать инициативные группы по организации артелей; организовывать бригады старых колхозников в целях оказания помощи единоличникам в создании колхозов; «широко двинуть в помощь коллективизирующейся деревне рабочие бригады...» и т.д. Эти предписания сверху были выданы Сталиным за особенности нового подъема колхозного движения, когда в качестве «организаторов и агитаторов колхозного дела» выступали сами колхозники. Как будто уже и не требовались усилия государства, методы принуждения единоличников при вступлении в колхозы9.
В действительности все было иначе, о чем убедительно свидетельствуют письма крестьян, сообщения селькоров, поступавшие в редакции газет весной 1931 г. и не удостоившиеся публикации. Выясняется, например, что основным методом работы «организаторов и агитаторов» являлись угрозы и насилия по отношению к единоличникам, не выражавшим желания вступать в колхозы, вплоть до предъявления им дополнительных заданий по хлебозаготовкам, конфискации имущества и т.п. «Безобразные головотяпские методы коллективизирования деревни, искажающие политику партии, — писал один из селькоров, — отпугивают крестьян от мероприятий Советской власти и партии и от коллективизации» (док. № 32, а также см. док. № 33).
Возобновление курса на форсирование коллективизации не случайно: с ее завершением стали связывать решение в «кратчайшие сроки» не только зерновой, но и животноводческой проблем. VI съезд Советов СССР (март 1931 г.) в постановлении «О колхозном строительстве» подчеркнул, что «основной путь разрешения животноводческой проблемы в кратчайший срок» — это «создание колхозного животноводства наряду с организацией совхозного животноводства». 30 июля 1931 г. ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли совместное постановление «О развертывании социалистического животноводства», в котором выдвигалась «центральная задача ближайшего времени в области сельского хозяйства» — добиться в 1931 — 1932 гг. «решительного перелома в развитии животноводства путем создания колхозных ферм и увеличения поголовья скота в животноводческих совхозах». Определялись соответствующие задания на 1931 г. по поголовью скота и сдаче продукции для колхозных ферм и животноводческих совхозов10. Была разработана и стала проводиться в жизнь авантюристическая программа «большого скачка» в животноводстве, нацеленная на то, чтобы за 1 —2 года на базе общественного хозяйства решить животноводческую проблему, вслед за зерновой, которую, как заявил Сталин на XVI съезде партии, «мы уже решаем в основном с успехом».
Постановление от 30 июля 1931 г., крайне негативно повлиявшее на ход коллективизации в республиках Востока, особенно Казахстана, по существу означало ревизию важнейшей установки XVI съезда ВКП(б) на то, что «в национальных районах Востока может получить на первое время массовое распространение товарищество по общественной обработке земли как переходная форма к артели». Так, 18 августа 1931 г. крайком и правительство Казахстана потребовали от местных руководителей обеспечить «максимальное обобществление скота, находящегося в индивидуальном пользовании колхозников», «выйти на линию более высоких темпов коллективизации», «основной формой колхозного движения в ауле... считать животноводческую сельскохозяйственную артель»11.
Была продолжена и антикрестьянская политика «ликвидации кулачества как класса», новый этап которой отнюдь не случайно совпадал с «новым подъемом» коллективизации. Эта политика, наиболее активно проводившаяся в начале 1930 г., привела к тому, что большинство так называемых кулацких хозяйств (если даже исходить из признаков, установленных постановлением СНК СССР от 21 мая 1929 г.) прекратили свое существование.
В таких условиях выявление «новых кулацких» хозяйств становилось нелегкой задачей для финансовых органов, которым стала принадлежать пальма первенства при определении социальной принадлежности крестьянских дворов. ЦИК и правительство в конце 1930 г. сделали попытку в законе о едином сельскохозяйственном налоге на 1931 г. по-новому определить признаки кулацких хозяйств. Однако, по свидетельству М.И.Калинина, она не увенчалась успехом, поскольку «старые признаки кулачества почти отпали, новые не появились, чтобы их можно было зафиксировать». Выход из этого тупика нашли такой: постановлением ЦИК и СНК СССР от 23 декабря 1930 г. местным Советам было предписано самим устанавливать признаки кулацких хозяйств «применительно к местным условиям»12. Типичным в этой связи является постановление президиума Северо-Кавказского крайисполкома от 1 января 1931 г., включавшее в число признаков кулацких хозяйств получение дохода от занятия извозом, содержание постоялого двора и чайного заведения и т.п. (см. док. № 6). При таком подходе социальные грани между кулачеством и зажиточными слоями крестьянства размывались, на первый план все больше выступали имущественные различия. А основными признаками отнесения крестьянского хозяйства к «кулацко-зажиточному» становились неуплата индивидуального налога, отказ от выполнения «твердого задания», нежелание вступить в колхоз.
По указанию правительства Наркомфин СССР и его органы на местах устанавливали численность и удельный вес крестьянских хозяйств, подлежащих «индивидуальному обложению» (т.е. кулацких). В 1930/31 г. было дано указание районам, не завершившим сплошную коллективизацию, выявить не менее 3% таких хозяйств (постановление ЦИК и СНК СССР от 23 декабря 1930 г.) (см. док. № 7). При этом преследовались две цели: полностью или даже с превышением выполнить план по индивидуальному обложению; еще раз «нажать» на единоличника, под угрозой раскулачивания загнать его в колхоз.
На места от имени Наркомфина шли предписания «немедленно усилить работу по выявлению кулака и обложению его в индивидуальном порядке»; «форсировать реализацию описанного у кулака имущества»; «выявлять конкретных виновников, привлекать их к строгой административной или судебной ответственности» и т.д. и т.п. Руководители ряда районов, отстававших в выявлении кулацких хозяйств были обвинены в проведении «правооппортунистической линии» и отданы под суд. В целом по стране к февралю 1931 г. было выявлено и обложено индивидуальным налогом 272,1 тыс. крестьянских хозяйств, отнесенных к кулацким, или 1,3% от их общего числа (см. док. № 34).
На всем протяжении 1931 — 1932 гг. финансовые органы продолжали ревностно «выявлять» и «довыявлять» «кулацкие хозяйства», в том числе и в колхозах. По данным весенней переписи колхозов 1931 г., 26,6% всех колхозов страны исключили «кулацкие хозяйства», в том числе в Нижне-Волжском крае — 68,9%, в Средне-Волжском — 45,3%, на Северном Кавказе — 21,5% и т.д.13. С юридической точки зрения это были уже бывшие предпринимательские хозяйства. Исключенные хозяйства немедленно облагались индивидуальным налогом, а если не в состоянии были его уплатить, подвергались репрессивным мерам воздействия вплоть до конфискации имущества и выселения.
С мест в центральные органы непрерывно поступали жалобы от крестьян на то, что финансовые органы к числу кулацких относили многие середняцкие и даже бедняцкие хозяйства. Основанием для индивидуального обложения, как отмечалось в письмах, служило наличие в хозяйстве ручной молотилки, сепаратора, даже продажа ими на рынке продукции, произведенной в личном подсобном хозяйстве. Не брезгали конфискацией и домашней утвари, включая подушки и перины. В директиве Наркомфина СССР наркомфинам республик от 4 апреля 1931 г. в этой связи отмечалось, что «описанные у кулаков за неплатежи налога подушки, перины, пух и перо продаются местными финорганами с торгов». В то же время «большинство из указанных предметов после переработки на фабриках может быть экспортировано». А посему предписывалось «все эти товары продавать основным заготовителям: Госторгу, потребительской и с/х кооперации по установленным Наркомснабом ценам с надбавками на 1931 г.»
Несмотря на то, что численность хозяйств, обложенных индивидуальным налогом в 1930/31 г., уменьшилась примерно вдвое, общая сумма налога по этому виду обложения сократилась не намного, поскольку было значительно повышено обложение хозяйств, отнесенных к кулацким (более чем в 2 раза — со 189 до 413 руб. на хозяйство).
Выселение «раскулаченных» крестьянских хозяйств в отдаленные районы страны возобновилось с осени 1930 г., самый же пик этой акции пришелся на весну — лето 1931 г. С этой целью 11 марта 1931 г. Политбюро ЦК ВКП(б) создал специальные комиссии во главе с кандидатом в члены Политбюро и заместителем председателя СНК СССР А.А.Андреевым, в состав которой вошли Г.Г.Ягода (зам. председателя) и П.П.Постышев. Она должна была осуществлять «наблюдение и руководство работой по выселению и расселению кулаков». С предложениями о том, сколько и куда надо послать спецпереселенцев обычно выступали полномочные представители ОГПУ по регионам. Основная часть высылаемых направлялась в малонаселенные, часто почти не пригодные для жизни районы страны — на Север, Урал, в Сибирь, Казахстан, причем, как предписывало постановление Политбюро от 30 января 1930 г., для использования на трудоемких малоквалифицированных работах — лесоповале, в горнодобывающей промышленности, на промыслах, реже — в сельском хозяйстве. Решения комиссии обычно утверждались Политбюро и затем оформлялись как постановления СНК СССР.
Первоначально на органы ОГПУ возлагалась ответственность за организацию высылки раскулаченных и их доставку к местам назначения. За размещение спецпереселенцев, организацию их труда и быта отвечали комендантские управления или отделы НКВД. 20 мая 1931 г. было принято решение Политбюро, а 1 июня — СНК СССР, в соответствии с которым сеть комендатур со всей инфраструктурой передавалась в ведение ОГПУ. Комендантские управления упраздненного к этому времени НКВД РСФСР стали структурными подразделениями ГУЛАГа ОГПУ и его территориальных управлений исправительно-трудовых лагерей. В местах спецпоселений был установлен более строгий лагерный режим, надзор за «рациональным», а по существу принудительным использованием труда «раскулаченных»14.
Сменивший в октябре 1931 г. А.А.Андреева на посту председателя Комиссии Я.Э.Рудзутак основное внимание стал уделять надзору и контролю за устройством быта и использованием труда спецпереселенцев. Деятельность Комиссии продолжалась до конца 1932 г.
Публикуемые в томе документы свидетельствуют, что «раскулачивание» и выселение крестьян (или угроза их применения) являлись основными, решающими факторами «нового подъема» колхозного движения. Причем политика «ликвидации кулачества как класса» по-прежнему проводилась отнюдь не на основе сплошной коллективизации, как утверждал Сталин, а значительно опережая ее, стимулируя последнюю экономически (передача колхозам или даже отдельным бедняцко-середняцким хозяйствам средств производства и имущества раскулаченных) и психологически (фактор «последнего предупреждения» и устрашения единоличников). К тому же кулака, во всяком случае применительно к рассматриваемому периоду, как уже отмечалось, фактически не было не только как класса мелких предпринимателей, но и как социального слоя. «Раскулачивали» и ликвидировали остатки зажиточных крестьян, включая середняков и даже некоторых бедняков, в том числе бывших красных партизан, заподозренных в сочувствии кулакам и противодействии властям («подкулачники», «перерожденцы» и т.п. определения).
В одной из сводок СПО ОГПУ от 14 апреля 1931 г. об итогах выселения кулачества в ЦЧО, Нижне-Волжском и Нижегородском краях и Ленинградской области отмечалось, что «отдельные работники низового соваппарата» выражали принципиальное несогласие с мероприятиями по раскулачиванию, заявляя: «Кулаков у нас нет, а есть середняки и бедняки. Каждый день раскулачиваем, все и будут кулаки». И не только делали такие заявления, но и «прямо содействовали кулакам путем выдачи подложных справок, помощи в бегстве, разглашения планов операции» и т.д. Отмечались и «позитивные» результаты: «мероприятия по выселению вызвали значительный рост колхозного движения»; «во всех районах, производивших выселение, зафиксировано значительное число групповых вступлений в колхозы». В сводке ОГПУ по Западной Сибири «О ходе коллективизации и раскулачивания в 20 районах» от 16 января 1931 г. среди «ненормальностей» констатируются «выступления в защиту кулака со стороны работников сельских советов». Сводка содержит и такие любопытные факты, фиксирующиеся и в других сводках: в колхозы отказывались вступать даже бедняки, исходя из того, что «в колхозах один беспорядок: скот гибнет, хлеб не убран, коммунары разуты, раздеты, голодны». «Пусть вступают в колхоз середняки и зажиточные, а нас пока не трогают» (док. № 9, 35).
В период уборки урожая темпы коллективизации заметно снизились, наблюдались даже выходы из колхозов. «Пропагандисты и агитаторы» в этой связи стали особенно налегать на силовые методы. А на первом месте, как и раньше — угроза репрессий. «Не пойдете в колхоз — хуже будет, всех единоличников, как и кулаков, выселим в Северный край»; «не вступите в колхоз — обложим твердым заданием по хлебозаготовке, отберем имущество»; «если не закроете церковь и не вступите в колхоз, то я вас, сукиных сынов, буду вешать». Угрозы приводились в исполнение, среди которых — избиения, аресты, предъявление «твердых заданий» и т.д. (см. док. № 56 и др.). А на первом месте — «раскулачивание».
Сами крестьяне так оценивали эту акцию: «Власть все политикой занимается, раскулачивает и выселяет для того, чтобы нас запугать и в колхоз загнать»; «кулаков забрали, а за ними и нас, единоличников, выселять начнут»; «при царском правительстве такого зверства никто не видел... После перемены Советской власти за выселение, за насилие придется коммунистам расплачиваться» (док. № 55).
А между тем комиссия Андреева щедро распределяла десятки тысяч раскулаченных по местам спецпереселений. Удовлетворялись, за редким исключением, почти все заявки руководителей промышленности и строек на дешевую рабочую силу (см. док. № 51). Однако в связи с крайне быстрыми («ударными») темпами переселения возникали серьезные проблемы с подготовкой инфраструктуры спецпоселений. Начальник Кузнецстроя С.М.Франкфурт и секретарь Кузнецкого райкома партии Р.М.Хитаров в телеграмме на имя А.А.Андреева от 21 марта 1931 г. информировали об отсутствии условий для приема спецпереселенцев. «Подготовить в течение десяти дней жилплощадь 20 тыс. чел., — подчеркивали они, — абсолютно невозможно, также отсутствует возможность организации питания и медобслуживания» (док. № 21).
Особенно тяжелая обстановка для переселенцев сложилась в Нарымском крае, о чем сообщал начальник комендантского управления И.И.Долгих полномочному представителю ОГПУ по Западной Сибирскому краю Л.М.Заковскому в июне 1931 г. Скороспелые экспедиции, направленные из Новосибирска для разведки пригодных для освоения земель и мест расселения репрессированного крестьянства ограничивались «сугубо ориентировочными наметками» и в «практике нигде не совпадали». Большинство площадей были заболоченными и совершенно непригодными для земледелия и животноводства; другие нуждались в крайне трудоемких операциях по раскорчевке и расчистке бурелома.
Кроме того, спецпереселенцы (более 200 тыс. человек) не были обеспечены теплой одеждой, инвентарем, медикаментами. Запасы продовольствия были рассчитаны на 1,5 — 2 недели, исходя из нормы 300 г муки или сухарей на че ловека. Уже в пути умерло около 500 человек, главным образом детей и стариков, а после размещения в поселках стали ежедневно умирать от 10 до 35 человек. Общая численность умерших достигла 1 тыс. (см. док. № 43).
В томе публикуется не вызывающий сомнения в достоверности содержащейся в нем информации документ — отчет прокуратуры СССР Президиуму ЦИК СССР «О надзоре за органами ОГПУ за 1931 г.», один из разделов которого посвящен «надзору за ссылкой и спецпереселением» в Нарымском крае (док. № 88). Выясняется, что основная масса спецпереселенцев (75%) работала в леспромхозах. Обеспеченность более или менее сносным жильем не превышала 20 — 25%, остальные проживали (в условиях севера Западной Сибири!) в шалашах и землянках, не защищавших от холода и дождей. Люди не обеспечивались нормальным питанием, теплой одеждой, медицинским обслуживанием. Смертность достигала астрономических размеров. Так, в Парабельской комендатуре в течение лета умерло 1375 человек, из них 1106 детей; в Средне-Васюганской — соответственно 2158 и 1559; в Нижне-Васюганской — 1166 и 1059. При этом руководители лесотреста исходили из того, что «рабочую силу можно эксплуатировать, не заботясь о ее материально-бытовых условиях»; «спецпереселенцев надо держать как можно больше в черном теле»; заботы об улучшении их материально-бытовых условий рассматривались как «правый уклон». Зарплата выдавалась нерегулярно, а «в ряде случаев не покрывала стоимости получаемого пайка». Работникам Прокуратуры пришлось даже напомнить лагерному начальству, что «ликвидация кулачества как класса» — это «не его физическое уничтожение».
Положение не изменилось и в 1932 г. Весной 1933 г. заместитель наркома лесной промышленности СССР сообщил правительству об ужасном положении людей в сибирских леспромхозах: «На почве недоедания спецпереселенцев и в особенности их детей свирепствует цинга, брюшной и сыпной тиф, принимая формы эпидемического характера с массовой смертностью. В одном только Чаинском леспромхозе за апрель месяц убыло 175 человек и имеется больных цингой и опухших от голода 285 человек». Автор записки вторично ходатайствовал об отпуске 500 т муки для питания 45 тыс. детей, чтобы спасти их от голодной смерти15.
Многие спецпереселенцы предпринимали отчаянные попытки бежать, но, как правило, они заканчивались трагично: беглецов либо пристреливали по дороге, либо возвращали в спецпоселки. Тем не менее, только в сентябре —октябре 1931 г. было зарегистрировано более 37 тыс. побегов16. Погибло в общей сложности от четверти до трети депортированных крестьян. Многие умерли в пути, не доехав до мест ссылки. Помимо пассивных форм протеста в спецпоселках возникали и отдельные очаги открытого сопротивления. В томе публикуются сведения о восстании в Нарымских комендатурах летом 1931 г., жестоко подавленном карательными органами при поддержке партийно-советского актива (см. док. № 60).
Андрееву отнюдь не чужды были мысли о, так сказать, значительном улучшении положения спецпереселенцев. В директиве уполномоченным возглавляемой им комиссии (март 1931 г.) он разъяснял, как надо «вести дело» в местах поселений. «Мы хотим к зиме посадить их крепко, дать им выбрать место, чтобы они строили избы, не жили в бараках, может быть, мы выделим какие-нибудь дополнительные кредиты, дадим с/х машины, мелкий инвентарь, чтобы они могли купить корову, телку, кур развести, чтобы садились крепко, чувствовали себя хозяевами, чтобы молодежь не распространяла того режима, который распространяется на отца; чтобы им не препятствовали жениться»17. Особенно впечатляло в устах исполнительного директора ГУЛАГа намерение разрешить молодым постояльцам лагерей вступать в брак.
Столь радужные перспективы однако невозможно было реализовать хотя бы потому, что, направляя в ГУЛАГ «самых трудолюбивых, распорядливых, смышленых крестьян» (А.И.Солженицын), их, по иронии судьбы, крайне редко использовали по специальности — как опытных хлеборобов, животноводов, огородников, а, как правило, — на тяжелых малопроизводительных работах. Но тут был и свой резон, политический и хозяйственный расчет — за счет дешевого, по существу дарового, принудительного труда быстро и без больших затрат осваивать новые районы, выполнять и перевыполнять программу индустриализации, ибо: «Мы, — как уверял Сталин, — отстали от передовых стран на 50 — 100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут»18. Экономили, как мы видели, даже на зарплате спецпереселенцев, приравнивая ее к стоимости полуголодного лагерного пайка.
В целом по стране, по подсчетам специальной комиссии ЦК ВКП(б), на протяжении 1930 г. были экспроприированы и высланы в отдаленные районы страны 115 230 крестьянских семей, в 1931 г. — 265 795, а всего за эти два года — 381 026 семей. К началу 1932 г., как указывалось в записке заместителя председателя ОГПУ Г.Г.Ягоды Сталину, на спецпоселении находилось около 1,4 млн человек (включая и сосланных в 1929 г.), в том числе на Урале — 540,8 тыс., в Сибири — 375,2 тыс., в Казахстане — 191,9 тыс., в Северном крае — 130 тыс.19
Ход коллективизации в 1931 г. поначалу внушал оптимизм кремлевскому руководству. Программа «нового подъема» колхозного движения, по данным сводок Колхозцентра и Наркомзема, осуществлялась с опережением намеченных показателей. Об этом победно возвестил июньский (1931 г.) Пленум ЦК ВКП(б). Нажим на крестьян был столь силен, что задания по коллективизации, установленные декабрьским Пленумом ЦК 1930 г. и январской 1931 г. сессией ЦИК на весь 1931 г., были выполнены уже весной. Однако инструктор ЦИК СССР, побывавший в это время в Сосновском районе ЦЧО в связи с проверкой жалоб крестьян, посланных на имя Калинина, пришел к выводу: «По своему характеру и глубине ошибки превосходят даже ошибки 1929 — 1930гг. ...Сплошная коллективизация, как правило, проводилась в жизнь независимо от результатов голосования крестьян. В селе Зеленом почти все единоличники при голосовании воздержались». Тем не менее президиум собрания объявил: «Раз голосующих против нет, сплошная коллективизация принимается». Если же все-таки единоличники упорствовали, применялись «всевозможные репрессии» — под разными предлогами у них отбирали лошадей, коров, фураж, вплоть до усадебной земли. По мнению проверяющего, во всех 11 сельсоветах района предпосылки для сплошной коллективизации еще не были созданы. И тем не менее партийные ячейки проводили курс «на 100% коллективизацию»20.
Комиссия ВЦИК в связи с проверкой выполнения постановления Президиума ВЦИК от 20 августа 1930 г. «О мероприятиях по рассмотрению крестьянских жалоб» установила, что в 1931 г. от крестьян ЦЧО поступило около 400 жалоб. Претензии главным образом предъявлялись в связи с обложением единоличников «твердыми заданиями», увеличением плана сдачи зерна, произволом и насилием при проведении коллективизации. Комиссия пришла к выводу, что «репрессии к середняку-твердозаданцу, как правило, ничем не отличаются от репрессий, применяемых к кулацким хозяйствам» (док. № 115).
Сводка ненапечатанных крестьянских писем, поступивших в газету «Известия» в феврале — марте 1932 г., дает зримое представление о растущем недовольстве крестьянства. Падал авторитет руководителей партии и государства. Молотов, например, подвергся критике за то, что на XVII партконференции утверждал, что повышается благосостояние масс. Автор письма из Омского района Западной Сибири думал иначе: «На громадной территории Советского Союза в провинции и деревне — нужда и разорение, сравнить которые можно только с 1920 г. В общем, милые товарищи, не пишите об Индии, а загляните поглубже к себе». Из Шаталовского района ЦЧО пришло письмо, в котором Сталин обвинялся в троцкизме: «Хотя и вы, тов. Сталин, есть ученик Ленина, но ваше поведение не ленинское. Ленин учил — фабрики рабочим, землю крестьянам —и что вы делаете? Не только землю, но и скотину, хату, скарб отбираете у середняков и бедняков... Троцкий предлагал усиленно строить тяжелую индустрию за счет мужика... Первоначальное накопление у нас происходит за счет миллионов честных трудящихся крестьян, их жен и детей, точь-в-точь по рецепту капиталистических акул...» (док. № 116).
Это письмо написала член сельсовета, представительница местной интеллигенции. Оно перекликается с письмом простых крестьян из колхоза им. Карла Маркса АССР Немцев Поволжья (сентябрь 1931 г.). Это «рапорт-проклятие» Сталину: «Замучил ты нас, совсем разорил и своими бюрократическими шагами и планами, сделал ты нас рабами и отнял ты у нас свободу, кровью завоеванную нами, стали мы хуже, чем были наши деды барскими. Нет нам ни одежи, ни хлеба, работаем как скот, голодные, разутые, раздетые... Будет ли конец этому? Когда же мы будем хозяевами... Мы, красные партизаны, которые завоевали Вам престол не для того, чтобы выжимали вы из нас последнюю кровь». И открытая угроза: «Вам за нашу кровь не простим — отомстим... местным брехалам, коммунистам, которые насильственным путем отнимают у нас, у бедняков, последних телят и овчишек...» (док. № 69).
Крайне неблагополучная ситуация в связи с коллективизацией складывалась в национальных районах страны — Казахстане, Татарской АССР, Калмыкии, Мордовии, Бурят-Монголии, Дагестане, Кара-Калпакии, Ойротии, Хакассии, на Крайнем Севере. Об этом национальное бюро Колхозцентра информировало ЦК ВКП(б) в сентябре 1931 г. (см. док. № 70).
«Новый подъем» колхозного движения едва дотянул до осени 1931 г. С конца года повсеместно начались массовые выходы из колхозов, которые уже нельзя было больше ни скрыть, ни замаскировать. В докладной записке Наркомзема СССР в ЦК ВКП(б) о массовом отливе из колхозов в октябре 1931 г. — феврале 1932 г. приводились данные о «бегстве из колхозов», росте стихийного отходничества. А среди основных причин: «продовольственные трудности», «низкая оплата трудодня», «обобществление последней коровы». Особенно велико было число выходов (вплоть до распада колхозов) на Северном Кавказе, в Казахстане, Нижней Волге, Ленинградской области (см. док. № 103).
В состав сборника включен уникальный по содержанию и масштабам территориального охвата документ — аналитическая справка, подготовленная СПО О ГПУ «О ходе коллективизации и массовых выступлениях крестьянства в октябре—декабре 1931 г. — январе — марте 1932 г.» (док. № 118). В динамике прослеживаются данные по 22 регионам и республикам СССР, которые подробно анализируются в тексте, а в конце документа представлены в виде динамических таблиц, фиксирующих помесячные изменениея как в регионах, так и по стране в целом в сопоставлении с аналогичными показателями (по СССР) за предшествующие полгода. Характерны рубрики, выделяемые в тексте по каждому региону с некоторыми модификациями с учетом его специфики. На первом месте — «продзатруднения», фактически свидетельства о голоде, его проявлении и причинах; далее — «неорганизованное отходничество»; «коллективизация» (под углом зрения ее спада, выходов из колхозов); «массовый убой скота»; «массовые выступления» и, наконец, «оперативные мероприятия» ОГПУ по ликвидации или пресечению деятельности «контрреволюционных» (антисоветских) выступлений. Для Белоруссии пришлось выделить еще один сюжет — «эмигрантские тенденции», для Казахстана — «откочевки».
Документ не оставляет сомнений в том, что уже в конце 1931 г. — весной 1932 г. в ряде районов страны, в первую очередь в Казахстане и Украине, наблюдался массовый голод, в той или иной мере распространившийся и на другие регионы страны. Конечно, не столь масштабный и губительный, как в 1932 — 1933 гг. В Казахстане, как уже отмечалось, основные предпосылки для этого сложились после постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О развертывании социалистического животноводства». Всего в республике, по данным на февраль 1932 г., голодомор охватил более 6 районов, было зарегистрировано 1,2 тыс. голодных смертей и 4,3 тыс. опуханий от голода. Зафиксировано «вымирание целых семей колхозников», измеряемое сотнями жертв. Начались массовые откочевки казахов в Западный Китай (около 40 тыс. хозяйств) и в сопредельные республики и регионы нашей страны (Среднюю Азию, Западную Сибирь, Урал, Среднее Поволжье) — около 100 тыс. хозяйств.
Спасаясь от голода, сельские жители устремились в города, промышленные центры. «Неорганизованное отходничество» среди них достигло 698,3 тыс. человек. «Эмигрантские тенденции», помимо Казахстана и Белоруссии, проявились в Армении, Азербайджане и Молдавии. Из колхозов страны, по данным справки, вышло 253,4 тыс. хозяйств, в том числе Северного Кавказа — 68,9 тыс., Среднего Поволжья — 36 тыс., Западной Сибири — 26,4 тыс. А ведь все это регионы, завершившие или завершавшие сплошную коллективизацию.
Но, пожалуй, самое опасное для правящей элиты представляли данные о «массовых выступлениях крестьянства». Они охватили, по неполным данным, 55,4 тыс. крестьян против 53 тыс. за предшествующие полгода, участниками которых были десятки тысяч колхозников. Почти половина их (24 тыс.) приходилась на Украину, число которых по сравнению с предшествующим периодом увеличилось более чем в 3 раза, на Северном Кавказе — более чем в 4 раза, в Западной Сибири — в 3 раза. Число терактов в целом по стране достигло 3,3 тыс.; было распространено около 1 тыс. антисоветских листовок.
Сопротивление, в том числе вооруженное, оказывалось уполномоченным по хлебозаготовкам, охране элеваторов и амбаров. В ЦЧО, например, было зафиксировано около 20 таких выступлений, в которых участвовало около 2 тыс. крестьян.
Предпринимались жесткие меры по предотвращению этих выступлений и ликвидации «контрреволюционных» и «антисоветских» группировок. На Дальнем Востоке, например, в январе 1932 г. в 8 районах было ликвидировано 12 таких группировок с 55 участниками; из колхозов 7 районов было «изъято» 40 «контрреволюционных одиночек» и ликвидировано 7 группировок. Было заведено производство на 37 группировок, в том числе 15 повстанческих.
Июльская и августовская сводки СПО ОГПУ за 1932 г. непосредственно касались «антиколхозного движения», «отрицательных явлений на селе»; «деятельности антисоветского элемента» (док. № 152, 157). Еще раз подчеркивалось и обосновывалось, что основной причиной массовых выступлений колхозников были «продзатруднения», причем многократно употребляется термин «голод». Казахстан был отнесен «к числу наиболее неблагоприятных районов Союза». «Основная причина этого — острейшие продзатруднения, принявшие в ряде районов характер голода» (выделено мною. — И.З.). По Данным на 1 июля, голодом было охвачено 74 района республики. В них было зарегистрировано 8,3 тыс. голодных смертей и около 13 тыс. опуханий. Голо-Дающие питались падалью, участились случаи людоедства. «В связи с голодом массовые размеры приняли откочевки населения в другие области Союза и за кордон». Вновь назывались цифры: 100 тыс. хозяйств, откочевавших в другие республики страны и 40 тыс. хозяйств, эмигрировавших в Западный Китай. 70 — 80% откочевников составляли бедняки, середняки и колхозники. Было учтено 120 массовых выступлений «на почве продзатруднений». Массовое нищенство, беженство сопровождались «активной антисоветской агитацией, распространением провокационных слухов и т.п.»
На Украине голодом были охвачены 127 районов и вся территория Молдавии, в которой насчитывалось 20 тыс. голодающих. В пищу употреблялось мясо павших животных, дело доходило до людоедства. Фиксировались многочисленные случаи опухания и смерти от голода и самоубийств на этой почве. Сводка информировала, что «по массовым антисоветским проявлениям Украина стоит на первом месте (выделено мною. — И.З.)». С начала года было зарегистрировано около 1 тыс. массовых выступлений, в том числе на почве продзатруднений. Около 2 тыс. человек пытались эмигрировать в Румынию, удалось это 745. Было выявлено 118 контрреволюционных организаций с 2,5 тыс. участников. Большинство из них носило повстанческий характер.
Беженцы из Казахстана и Украины, отмечалось в сводке, деморализующе действовали на колхозников других регионов. «Мы поели лошадей и собак, — говорили они, — вам то же придется испытать. У нас был урожай неплохой, но мы раньше вас коллективизировались и нас взяли в оборот».
В сводке за 1 августа 1932 г., хронологически продолжавшей апрельскую сводку, приводились данные о массовых выступлениях крестьян за второй квартал года. В стране было зарегистрировано около 1 тыс. крестьянских выступлений против 576 в первом (рост почти в 2 раза). Примерно таким же было соотношение по большинству регионов РСФСР и других союзных республик. Правда, общее количество терактов несколько снизилось, но в ряде районов (Северный Кавказ, Закавказье) возросло более чем в 2 раза.
Массовые выходы из колхозов продолжались на всем протяжении 1932 г., а пик их пришелся на первое полугодие, когда число коллективизированных хозяйств в РСФСР сократилось на 1370,8 тыс., на Украине — на 41,2 тысячи. По существу, оказались дезавуированными выводы июньского Пленума 1931 г. о решающих победах коллективизации, о ее завершении в важнейших зерновых и сырьевых районах страны. Крупномасштабный отлив из колхозов срывал все планы Колхозцентра и Наркомзема, которыми предусматривалось (исходя из показателей весны 1931 г.) к весне 1932 г. коллективизировать 16,9 млн, или 69%, а к концу 1932 г. — 17,9 млн, или 75% крестьянских хозяйств. 1932 г. был объявлен «годом завершения сплошной коллективизации»21. Встал вопрос, как остановить бегство крестьян из колхозов.
Возмущение крестьян вызывали продолжавшиеся и даже усиливавшиеся гонения на церковь и верующих. В статье «Головокружение от успехов» Сталин публично осудил «с позволения сказать «революционеров», которые дело организации артели начинают со снятия с церквей колоколов». В постановлении ЦК ВКП(б) «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении» (14 марта 1930 г.) местным властям — «перегибщикам» предписывалось «решительно прекратить практику закрытия церквей в административном порядке, фиктивно прикрываемого общественно-добровольным желанием населения... За издевательские выходки в отношении религиозных чувств крестьян и крестьянок привлекать виновных к строжайшей ответственности»22. Однако эти грозные указания и заверения не соответствовали действительным намерениям большевиков.
«Успехи» достигались и путем отнесения основной массы священнослужителей к «лишенцам», не имевшим права голоса на выборах в Советы, нередко приравниваемых к кулакам. Практика закрытия церквей, против которой так решительно выступали Сталин и постановление ЦК от 14 марта 1930 г., не только продолжалась, но и значительно усилилась. К началу 1931 г. было закрыто около 80% всех сельских храмов страны, значительная часть духовенства попала в разряд «раскулаченных»23. По данным Татарского ЦИК, на протяжении 1931 г. в республике было закрыто 167 молельных домов и мечетей, причем в этой связи «опирались» на «фиктивные собрания верующих». Грубейшие «извращения и перегибы» были допущены «должностными лицами и активистами в отношении религиозных общин и служителей культов». «Неужели, — недоумевали верующие, — наше соблюдение религии, наши ходатайства о возвращении хотя бы одной мечети могут считаться преступлением».
В сводке, составленной на основе неопубликованных писем крестьян и корреспонденций, поступивших в редакцию газеты «Социалистическое земледелие» весной 1931 г., читаем: «Большевики-атеисты обложили православные храмы непосильными налогами, отвели под театры, кинематографы, рабочие клубы.., превратили в склады, церковную утварь отобрали. Со многих храмов сбросили колокола... Прихожане сопротивлялись такому насилию коммунистов, но последние запугивали их... огнестрельным оружием».
Весной 1932 г. власти попытались изменить ситуацию в деревне путем принятия неких «неонэповских» актов. 26 марта 1932 г. ЦК ВКП(6) принял постановление «О принудительном обобществлении скота». В нем говорилось, что «практика принудительного отбора у колхозников коровы и мелкого скота не имеет ничего общего с политикой партии», что «задача партии состоит в том, чтобы у каждого колхозника были своя корова, мелкий скот, птица».
Для Сталина же это постановление имело прежде всего тактическое, пропагандистское значение. Симптоматично, что из проекта этого постановления, подготовленного комиссией Политбюро (ее возглавлял М.И.Калинин), он вычеркнул пункты, обязывающие колхозы обеспечивать кормами индивидуальный скот колхозников и, стремясь скрыть подлинные масштабы принудительного обобществления скота, вписал в текст слова о том, что эта практика, якобы, имела место только в отношении «отдельных колхозников»24. Местные власти однако не спешили возвращать колхозникам отобранный скот нередко потому, что он уже был сдан на мясозаготовки. Но были еще и «идеологические» соображения. Инструктор Президиума ВЦИК, побывав в апреле 1932 г. в Средне-Волжском крае, сообщал членам фракции ВКП(6) Президиума, что в ряде сельсоветов Кинель-Черкасского и Сорочинского районов это постановление ЦК приняли «в штыки», расценивая его «как уступку крестьянству», «возврат частной собственности», «приостановку роста колхозов»; «мы с большим трудом обобществляли скот, а теперь нужно возвращать». «Пусть едет сюда Сталин работать, мы не будем компрометировать себя перед массой» (док. № 123). В спецсводке СПО О ГПУ от 30 мая 1932 г. в свою очередь отмечалось, что часть агроспециалистов и руководящих работников оценивали это постановление как «поворот к нэпу, отказ от коллективизации, восстановление частной торговли»25.
Крестьяне-колхозники, будучи реалистами, очень скоро поняли, что постановление от 26 марта 1932 г. — очередной обман власти, никто не собирается возвращать им скот. Об этом свидетельствует, в частности, публикуемое в томе политдонесение ПУ САВО (май 1932 г.) о настроениях красноармейцев и начсостава, получивших письма из дома или побывавших в отпусках (см. док. № 133).
6 и 10 мая 1932 г. СНК СССР и ЦК ВКП(6) приняли «неонэповские» постановления об уменьшении государственных планов хлебозаготовок и скотозаготовок на 1932 г. и предоставлении права колхозам и колхозникам (а по второму постановлению и единоличникам) после выполнения государственных поставок и образования семенных фондов беспрепятственной продажи излишков своей продукции на базарах, рынках и в колхозных лавках. 20 мая 1932 г. на основе этих постановлений было принято постановление СНК и ЦК о порядке производства торговли колхозов, колхозников и единоличников и уменьшении налога на торговлю сельскохозяйственными продуктами26. Так сказать, разрешалась свободная колхозная торговля на льготных условиях. Но это было псевдоразрешение, тактический ход государства в целях успокоения деревни, достижения известного компромисса с крестьянством. В публикуемой в томе спецсводке ПП ОГПУ по Западно-Сибирскому краю (июнь 1932 г., док. № 139) все ставится на свое место. Вот некоторые отклики колхозников и рабочих на эти постановления: «Что же колхозы повезут на базар, когда они сами сидят голодные... Сейчас у крестьян ни хлеба, ни овощей»; «поздно хватились торговать и уменьшать цифры, сначала у крестьян все выкачали, а когда не осталось ничего — снижать и торговать начали»; «сейчас надо не о плане хлебозаготовок говорить, а где семян взять, ведь сеять нечем, колхозники с голоду подыхают, а если не посеем, то заготавлять будет нечего»; «постановление-то хорошее, да поздно вынесено, весь скот уже изведен, резать больше нечего, не нужно было раньше так много налогов с крестьян брать, поэтому теперь о торговле и думать не приходится...»; «грабили, грабили, а теперь схватились торговать, когда все колхозы последнее без соли доели». «Наблюдается, — с полным основанием констатировала сводка, — неверие в реальность решения».
Право беспрепятственной торговли хлебом предоставлялось не ранее 15 января 1933 г. только в том случае, если в этих областях, краях и республиках годовой план хлебозаготовок выполнен досрочно и собраны семена для ярового сева. В этой связи принимались специальные постановления СНК СССР и ЦК ВКП(6). В конце января — в феврале 1933 г. такое право было предоставлено колхозам нескольких краев и областей, трем среднеазиатским республикам и Грузии. Из зерновых районов разрешение получили только Средневолжский край и Западная Сибирь27.
Попытку несколько разрядить обстановку в связи с «раскулачиванием» и предъявлением «твердых заданий» в июне 1932 г. предпринял член Президиума ВЦИК, входивший в состав одной из его комиссий, П.Г.Смидович, представивший М.И.Калинину проект доклада, в котором предложил установить четкие признаки зажиточности крестьянских хозяйств. «В настоящее время, — писал он, — в обиход вошла формула «зажиточно-кулацкая верхушка деревни». За одни скобки берется кулацкая прослойка, которая определяется наличием нетрудовых доходов... и прослойка зажиточно-середняцких хозяйств.., признаки которых нигде законом не установлены... Фактически открываются возможности подводить под раскулачивание любое середняцкое хозяйство. Практика дает сотни и тысячи случаев раскулачивания бедняцко-середняцких и просто бедняцких хозяйств». «Установлено много случаев исключения из колхоза... за наличие зажиточности до вступления, с полным раскулачиванием после исключения» (док. № 140). Такой подход, как уже отмечалось, широко применялся весной 1931 г., что зафиксировала перепись колхозов.
Предложения Смидовича, направленные на решение одной из наиболее острых проблем коллективизации и раскулачивания, к сожалению, не были востребованы.
В то же время недовольство крестьян нарастало. Почти в каждой сводке ОГПУ о положении в деревне летом 1932 г. говорилось «об ухудшении политнастроения колхозников и единоличников», «росте неорганизованного отходничества», «массовых выходах из колхозов», «разборе скота, имущества и сельскохозяйственного инвентаря», «самочинном захвате и разделе земли и посевов». Продолжались многочисленные случаи отказа от работы целых групп колхозников, мотивированных отсутствием хлеба и неналаженностью общественного питания на полях. Эти секретные донесения все больше и больше походили на оперативные сводки из районов, охваченных всеобщим гражданским неповиновением.
Так отвечало крестьянство на фарисейские постановления и обещания правящей верхушки о возвращении колхозникам коров и мелкого скота, о снижении размеров хлебозаготовок, о развертывании «свободной» колхозной торговли, на насильственную коллективизацию и «твердые задания». И тогда на крестьян с новой силой обрушился «карающий меч» сталинских репрессий.
7 августа 1932 г. ЦИК и СНК СССР приняли закон (постановление) «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности» (док. № 160), ставший для крестьян «законом о пяти колосках». Публикуемые отрывки из переписки Сталина с Кагановичем (док. № 151)28 свидетельствуют, что генсек был инициатором и основным автором этого антикрестьянского закона. Он не только отдавал себе полный отчет о драконовском характере предложенных им карательных мер («минимум десять лет заключения», а «как правило — смертная казнь» без права применения амнистии), но даже употребил сам этот термин («драконовский»!), увязав с «социалистическим характером» карательных акций, необходимых для укрепления нового общественного строя.
Проект закона, подготовленный, видимо, Кагановичем на основании писем Сталина, был разослан членам Политбюро 1 августа 1932 г. Генсек дополнил и уточнил редакцию преамбулы (сохранился автограф его правки). 7 августа Политбюро утвердило этот текст29.
Юридическая безграмотность закона просматривается не только в отсутствии дифференциации мер наказания (10 лет тюрьмы или расстрел предусматривались за любое хищение социалистической собственности — малое или большое), но и в игнорировании известной правовой нормы «закон обратной силы не имеет». Инструкция по его применению, утвержденная 16 сентября 1932 г., допускала применение установленных репрессивных мер до его издания, «в случае, когда преступления имеет общественно-политическое значение» (док. № 169).
Через три дня после публикации закона Сталин писал Кагановичу: «Декрет об охране социалистической собственности, конечно, хорошо и он скоро возьмет свое действие». Каганович в феврале 1933 г. в докладе на I Всесоюзном съезде колхозников-ударников не удержался от патетики. Это, утверждал он, «великий закон. Такие законы живут десятками и сотнями лет». А применительно к нашей стране ограничился более прагматичной оценкой, подчеркнув, что, опираясь на «великий закон», «мы показали, что государство тот хлеб, который оно намечает по плану, заготовит»30.
Суждения крестьян, естественно, были иными. Недаром в спецсправке ОГПУ отмечалось, что они, эти суждения, («отрицательные») «как правило, в своем большинстве исходят от антисоветского элемента». А эти «антисоветчики» разъясняли властям, что «в свободной стране» нельзя расстреливать людей «за то, что им жрать нечего»; что «они вынуждены идти воровать»; что «жизнь становится невозможной, взять хлеба негде, да и заработать не можешь». Основные исполнители закона, т.е. крестьяне, обратили внимание на то, что в «постановлении обойден вопрос о кражах у единоличника»; «спрашивают очень строго почему-то только за государственное и общественное имущество» (см. док. № 170).
Постановление от 7 августа прежде всего было нацелено на решение проблемы хлебозаготовок, без реализации которой программа индустриализации превращалась в несбыточную мечту. В конце 20-х годов Сталин и его единомышленники исходили из того, что, как только основная масса крестьян вступит в колхозы, хлебная проблема будет решена. И, казалось, эти расчеты оправдывались. В 1930 г., к исходу которого более половины крестьянских хозяйств основных зерновых районов были коллективизированы, удалось собрать неплохой урожай — по официальным данным рекордный — 835,4 млн ц, в действительности — не более 780 млн. В мае 1932 г. Управляющий ЦУНХУ В.В.Осинский уточнил, что первоначальная цифра — «формальный сбор», поскольку не были учтены потери зерна при уборке (см. док. № 136). Тем не менее государственные заготовки достигли 221,4 млн ц, в 2 раза превысив показатели 1928 г. На волне этих достижений были сделаны далеко идущие выводы о том, что партия на основе колхозов и совхозов «успешно разрешила в основном зерновую проблему» — так было записано в резолюции XVI съезда партии по отчету ЦК ВКП(б)31.
Однако программа «больших скачков» в сельском хозяйстве, не подкрепленная материальными ресурсами, оторванная от реальных процессов в деревне, провалилась. В последующие годы, как и следовало ожидать, началось падение валовых сборов зерна (по уточненным данным ЦУНХУ в 1931 г. было собрано 694,8 млн ц, в 1932 г. — 698,7 млн) — отчасти из-за неблагоприятных погодных условий в некоторых зерновых районах, но главным образом по субъективным причинам — отсутствие у колхозников какой-либо заинтересованности в производительном труде в общественном хозяйстве. Возникли огромные трудности по реализации непосильных для крестьян хлебозаготовительных планов, которые в связи с потребностями индустриализации все время росли. Реальные возможности хлеборобов при этом почти не учитывались.
Возмущение и протесты колхозников в период уборки зерна вызывало применение так называемого «конвейерного метода». Дабы уберечь от расхищения скошенный хлеб и быстрее выполнить «первую заповедь», запрещалось скирдование. Следовало немедленно его обмолачивать и, минуя колхозные амбары («по конвейеру»), свозить на заготовительные пункты. На практике так не получалось, «конвейер» все время буксовал, а разбросанный по всему полю хлеб портился и гнил в ожидании обмолота. Не случайно поэтому потери зерна при уборке в 1930 — 1931 гг., по данным НК РКИ, достигали более 20% от валового урожая.
«В прошлом году, — говорил на июньском (1931 г.) Пленуме ЦК ВКП(б) председатель Колхозцентра Т.А.Юркин, — мы бросились на знаменитый газетный клич «конвейер» без разума и головы до тех пор, пока не погиб хлеб». «Разум и голова» тут не причем: противников «конвейера», как пояснил далее Юркин, обвиняли в правом уклоне (см. док. № 46). Разум не возобладал и в 1931 г. В постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об уборочной кампании 1932 г.» от 5 июля 1932 г. применение «конвейерного метода» уборки, отказ от скирдования всего скошенного хлеба были отнесены к коренным недостаткам уборочных кампаний 1930 и 1931 гг.32
27 июля 1931 г. Политбюро ЦК ВКП(б) дало указание руководителям зерновых районов «воспретить всякую дискуссию о хлебофуражном балансе и о плане хлебозаготовок», ибо «преподанный план считается окончательным», и «всякие разговоры о пересмотре плана» воспрещаются. Позже была найдена более сильная формулировка: требовалось «безусловное выполнение плана на все сто процентов», повторяющаяся неоднократно. А 15 октября 1931 г. Политбюро отменило бронирование фуражных фондов до выполнения хлебозаготовок и потребовало «величайшей экономии и ограничения» при создании семенных фондов, конечно же тоже после выполнения хлебозаготовительного плана (см. док. № 56, 58, 75). Нашли, как говорится, на чем экономить. Но и это не предел фантазии кремлевских законодателей. И января 1932 г., то же Политбюро обязало ЦК компартий республик, крайкомы и обкомы «по выполнению установленного для области (края, республики) годового плана хлебозаготовок продолжать заготовки сверх плана (выделено мною. — И.З.)» (док. № 93). Иначе говоря, были негласно введены «встречные планы», особенно возмущавшие крестьян.
В таких условиях крестьяне, что вполне естественно, оказывали хлебозаготовительным органам значительное противодействие, стремились утаить от них часть выращенного урожая, расхищали его. Колхозно-кооперативные органы не могли решить эту проблему, оказались «не на высоте». Процесс огосударствления этой системы, начатый весной 1930 г., потребовал завершения, что произошло после принятия 11 марта 1931 г. постановления правительства «О реорганизации системы сельскохозяйственной кооперации». Были ликвидированы такие ее самодеятельные органы управления как Колхозцентр, Трактороцентр, Союз Союзов сельскохозяйственной кооперации, функции которых перешли к государственным структурам — Наркомзему, Наркомснабу, Наркомсовхозу и т.д. Политбюро утвердило текст этого постановления месяцем раньше — 15 февраля33.
В планах хлебозаготовок особое внимание уделялось экспорту зерна. Так, в постановлении Политбюро от 29 августа 1930 г. подчеркивалось: «Необходимо помнить, что своевременность выполнения установленного плана хлебозаготовок связана с осуществлением экспортного плана, имеющего исключительное значение для обеспечения развертывания в стране промышленного строительства и прежде всего индустриальных гигантов (Магнитстрой, Челябинстрой и т.д.)». Инициатором принятия этого постановления был Сталин. 24 августа он писал Молотову из Сочи: «Микоян сообщает, что заготовки растут, и каждый день вывозим хлеба 1 — 1,5 млн пудов. Я думаю, что этого мало. Надо поднять (теперь же) норму ежедневного вывоза до 3 — 4 млн пудов минимум. Иначе рискуем остаться без наших новых металлургических и машиностроительных (Автозавод, Челябзавод и пр.) заводов... Словом, нужно бешено форсировать вывоз хлеба». Действовали, как при царе, по принципу: «не доедим, а вывезем». В 1930 г. вывезли 4,8 млн. т, в 1931 г., не смотря на недород, — 5,2 млн34
Широко применялся метод аврала. В цитируемом нами постановлении Политбюро, например, читаем: «ЦК самым категорическим образом ставит перед местными партийными организациями задачу немедленного перелома в хлебозаготовках». А для этого надо «бросить все силы из областных (краевых, республиканских и других промышленных центров) в наиболее важные хлебозаготовительные районы и организовать ударную кампанию обмолота хлеба, лежащего на полях — как колхозов, так и единоличных хозяев — для немедленной сдачи государству»; «немедленно отозвать из отпусков всех руководящих работников краевых (областных, республиканских) и районных организаций и поставить работу всех органов, ведающих хлебозаготовками, посевной кампанией и коллективизацией, на боевую ногу».
Если и это не действовало, создавали чрезвычайные районные штабы при сельсоветах. В мае 1932 г. Наркомат юстиции информировал ЦК ВКП(б), что в ходе хлебозаготовительной кампании грубо нарушается «революционная законность». В Западной области, например, «по всем сельсоветам была введена система ночных штурмов». Бригады комсомольцев «ходили по селам, стучали в окна.., проводили обыски», избивали крестьян. На Северном Кавказе создавались «дружины по изъятию огородных участков» у тех, кто отказывался сдавать хлеб в счет «твердого задания». Установки на «ночные штурмы» обычно исходили от райкомов партии (см. док. № 137).
В 1931 г. по сравнению с 1930 г. произошло значительное снижение урожайности и валовых сборов зерна. Недород поразил пять основных хлебопроизводящих районов Северо-Востока страны (Зауралье, Башкирию, Западную Сибирь, Поволжье, Казахстан). Однако огромные продовольственные трудности в сельских районах возникли главным образом потому, что государственные заготовки хлеба не только на были сокращены по сравнению с более урожайным 1930 г., но даже повышены, колхозам пришлось вывезти на элеваторы не только товарное, но и значительную часть продовольственного зерна. Многие колхозники остались без хлеба, голодали. Об этом свидетельствуют многочисленные письма крестьян, в том числе лично Сталину (см., напр., док. № 149).
О реакции Сталина на эти письма можно судить по его репликам и выступлениям на проходивших в это время пленумах ЦК партии, директивам местным партийным органам в связи с хлебозаготовками. В конце октября 1931 г. состоялся Пленум ЦК ВКП(б), на котором заслушивались сообщения секретарей областных, краевых и республиканских партийных организаций (С.В.Косиора, Б.П.Шеболдаева, И.М.Варейкиса, М.М.Хатаевича, В.В.Птухи и др.) о ходе выполнения плана хлебозаготовок. Просьбы секретарей Средне-Волжского и Нижне-Волжского крайкомов Хатаевича и Птухи о сокращении хлебозаготовок в связи с недородом (при этом приводились конкретные данные об урожайности, расчеты хлебофуражных балансов) Сталин отверг в резкой форме, поиронизировав над тем, «какими точными в последнее время» стали секретари, манипулирующие данными об урожайности. Косиор же, видя такую реакцию вождя, хотя и привел данные о том, что Украина 26 октября заготовила всего 306 млн пуд., или 60% плана, заявил: «План, безусловно, реальный, выполнимый без всяких особых жертв со стороны крестьянства. Благоприятная основа — коллективизация». Он обрушился с критикой на председателей — 25-тысячников, которые «часто не только оказываются в плену, но и сами стоят во главе утайщиков». Одного из них, сообщил он, исключили из партии за то, что говорил колхозникам: «Вас хотят ограбить, не сдавайте хлеб». «Среди 25-тысячников, — по его мнению, — оказался целый ряд чуждых элементов (это о рабочих «от станка»! — И.З.), приходится ломать такие настроения. Воровство носит классовый характер, им командует кулак и его агент». В данном случае «агентом» оказался председатель колхоза, бывший рабочий.
А.И.Микоян, возглавлявший Наркомат снабжения СССР (т.е. непосредственно, лично отвечавший за снабжение населения продуктами питания), подводя итоги заслушанным сообщениям, подчеркнул: «Вопрос не в нормах, сколько останется на еду и прочее — главное заключается в том, чтобы сказать колхозам: в первую очередь выполни государственный план, а потом удовлетворяй свой план» (док. № 76). Вскоре после Пленума (5 декабря 1931 г.) Сталин и Молотов направили крайкомам и обкомам партии телеграмму, в которой потребовали применения к колхозам, не выполнившим план хлебозаготовок, таких репрессивных мер, как досрочное взыскание всех кредитов, прекращение обслуживания МТС, принудительное изъятие имевшегося зерна (в том числе и семенного) и др35.
1932 г. с точки зрения погодных условий не предвещал ничего катастрофического. Правда, засухе подверглись некоторые районы Украины, Северного Кавказа, Нижнее Поволжье, где урожайность зерна в колхозах (амбарные сборы) упала до 3,7 — 4 ц с га36. Однако по сравнению с 1931 г. недород был значительно меньше. Это отметил и Сталин в речи на январском Пленуме ЦК 1933 г.: «Никто не может отрицать, что валовой сбор хлебов в 1932 г. был больше, чем в 1931 г., когда засуха в пяти основных районах Северо-Востока СССР значительно сократила хлебный баланс страны. Конечно, мы и в 1932 году имели некоторые потери урожая вследствие неблагоприятных климатических условий на Кубани и Тереке, а также в некоторых районах Украины. Но не может быть сомнения в том, что эти потери не составляют и половинной доли тех потерь, которые имели место в 1931 году в силу засухи в северо-восточных районах СССР»37. И общий валовой сбор зерна в стране в 1932 г. был несколько выше, чем в предыдущем. Однако потери урожая по-прежнему оставались очень большими.
Уже летом обнаружилось серьезное отставание по сдаче хлеба трех важнейших зерновых районов — Украины, Северного Кавказа и Нижней Волги, которые поразила засуха. В предыдущем году именно они, как наиболее благополучные, должны были выполнять повышенные обязательства по сдаче хлеба («встречный план») и поэтому не смогли себя обеспечить хлебом до нового урожая. Теперь, в условиях засухи, крестьяне остро ощущали надвигающуюся беду и всеми правдами и неправдами оттягивали выполнение хлебозаготовок, не надеясь на обещанное авансирование в ходе уборки. Они оказывали значительное противодействие хлебозаготовительным органам, стремясь утаить от них часть выращенного урожая, расхищали его.
Между тем в конце августа — начале сентября 1932 г. ЦК ВКП(б) с большим опозданием обращается к проблемам коллективизации и сельского хозяйства в районах Крайнего Севера и в Казахстане в связи с крайним обострением ситуации на почве грубейших ошибок и перегибов. В томе публикуется постановление Политбюро от 1 сентября 1932 г. «Об извращениях политики партии на Крайнем Севере». Был утвержден текст письма Ленинградскому, Уральскому, Якутскому обкомам, Северному, Западно-Сибирскому и Дальневосточному крайкомам партии «Об отсутствии руководства, контроля и о грубейших извращениях политики партии на Крайнем Севере». Отмечалось, в частности, что в регионе без учета его специфики местными партийными и советскими организациями проводилась сплошная коллективизация в форме промысловой артели и даже коммуны при полном игнорировании простейших форм производственного кооперирования. При обобществлении коров, оленей, собак и охотничьего инвентаря применялись административные методы, грубо нарушался принцип добровольности. Политбюро потребовало сурово наказать «всех загибщиков» вплоть до исключения из партии (см. док. № 165). Однако время для исправления «грубейших извращений» было упущено, повторялась ситуация, аналогичная той, которая сложилась после постановления ЦК ВКП(б) от 26 марта 1932 г. «О принудительном обобществлении скота». Многих голов «обобществленных» оленей и коров уже не было в наличии, а руководители колхозов и совхозов не горели желанием возвращать скот прежним владельцам, тем более такую «мелочь» как ружья, капканы, собаки, утварь жилищ (чумов), которые тоже обобществлялись.
Примерно сходная картина с «исправлением ошибок» при коллективизации наблюдалась и в Казахстане. Постановление Политбюро «О сельском хозяйстве и, в частности — животноводстве, в Казахстане» было принято 17 сентября 1932 г. Хотя преамбула обращала внимание Казкрайкома на то, что задачи хозяйственного и поселкового оседания, как и коллективизации, могут быть успешно выполнены только на основе добровольного и широкого участия в них бедняцко-середняцких масс, прямой критики крайкома постановление не содержало. Более того, подчеркивалось, что «ЦК признает правильной линию крайкома по постепенному оседанию кочевого и полукочевого казахского населения», а достижения в этой области определялись тем, что было переведено на оседание 200 тыс. казахских хозяйств, посевные площади которых составили половину всех посевов республики.
В виде уступки перешедшим на оседлость хозяйствам было разрешено увеличить численность индивидуального скота до 2 — 3 коров, 10 — 20 голов овец и столько же свиней на хозяйство. Рекомендовалось организовывать поселковое расселение с постройками европейского типа. В кочевых и полукочевых районах основной формой («наиболее удобной») объявлялись тозы, а в индивидуальном пользовании членам товариществ разрешалось иметь до 100 голов овец, 8—10 голов рогатого скота, 3 — 5 верблюдов, 8—10 табунных лошадей. Эти хозяйства освобождались от государственных налогов и обязательных платежей; на 2 года освобождались от централизованных ското- и хлебозаготовок. Правительство должно было предоставить кредит для закупки рабочего скота и организации МТС и МСС. Отпускалось 2 млн пуд. зерна для продовольственной помощи и семенной ссуды (см. док. № 172).
Серьезные недостатки и пробелы этого документа отметил зам. председателя СНК РСФСР Т.Р.Рыскулов в докладной записке Сталину от 6 октября 1932 г. (см. док. № 183). «При правильности линии на оседание казахов, — писал он, — на практике это дело сводится к насаждению земледелия с вытеснением животноводства в животноводческих районах, где земледелие не может быть рентабельным ввиду скудости осадков и где оседание кочевников должно быть связано в основном с развитием животноводства». К тому же, считал автор, не учитываются «действительные результаты огромной убыли скота и состояния оседания казахов».
В записке приводились данные всесоюзной переписи скота в феврале 1932 г., согласно которым поголовье в республике по сравнению с 1928 г. сократилось на 83% (с 32 млн до 5,4 млн голов), в том числе овец — на 88%, коров — на 86%. А это означало, что установленные в постановлении ЦК нормы индивидуального скота на хозяйство нереальны, их нельзя обеспечить. Большинство кочевых и полукочевых хозяйств, пояснял автор, никакого индивидуального скота не имеют, «многим казахам просто не из чего начать разводить скот». Они не имеют огородов, птиц, а посевы зерновых культур дают низкую урожайность. 3/4 всех доходов были скотоводческими, а теперь они «почти все вычеркнуты». Половина казахов кочуют вне своих районов, большинство живет под открытым небом, голодает, нищенствует.