1 Трагедия советской деревни Коллективизация и раскулачивание Том 3

Российская Академия Наук
Институт российской истории
Федеральная архивная служба России
Российский государственный архив социально-политической истории
Государственный архив Российской Федерации
Российский государственный архив экономики
Российский государственный военный архив
Центральный архив Федеральной службы безопасности России Московская школа социальных и экономических наук
Бостон колледж (США)
Университет Торонто (Канада)
Университет Мельбурна (Австралия)
Бирмингемский университет (Великобритания)
Сеульский государственный университет (Республика Корея)




Часть 1


https://docs.google.com/file/d/0B96SnjoTQuH_SG9xUlFuVHpXRXc/edit?usp=sharing



Часть 2


https://docs.google.com/file/d/0B96SnjoTQuH_Y2xGeVV0Uko5dWM/edit?usp=sharing






Russian Academy of Sciences
Institute of Russian History
Federal Archival Service of Russia
Russian State Archive of the Social and Political History
State Archive of Russian Federation
Russian State Archive of Economy
State Military Archive of Russia
Central Archive of the Federal Security Service of Russia Moscow School of Social and Economic Sciences
Boston College
University of Toronto
University of Melbourne
University of Birmingham
Seoul National University

THE TRAGEDY OF THE RUSSIAN VILLAGE
Collectivization and Dekulakization


ТРАГЕДИЯ СОВЕТСКОЙ ДЕРЕВНИ
Коллективизация и раскулачивание
Документы и материалы в 5 томах 1927-1939
Главный редакционный совет:
В.Данилов, Р.Маннинг, Л.Виола (главные редакторы),
Р.Джонсон, Р.Дэвис, В.Козлов, Я.Погоний, А.Сахаров,
С.Уиткрофт, Ха Енг Чул, Т.Шанин

Ответственный секретарь Л.Денисова

Москва
РОССПЭН
2001



ТРАГЕДИЯ СОВЕТСКОЙ ДЕРЕВНИ
Коллективизация и раскулачивание
Документы и материалы Том 3
Конец 1930-1933

Редакционная коллегия тома:
И.Зеленин (ответственный редактор), В.Виноградов, Л.Виола,
В.Данилов, Л.Двойных, Р.Дэвис, С.Красильников, Р.Маннинг,
О.Наумов, Е.Тюрина, С.Уиткрофт, Хан Чжонг Сук


Составители:
В.Данилов, И.Зеленин, В.Кондрашин, Н.Сидоров (ответственные),
Н.Глущенко, Т.Голышкина, Л.Денисова, Е.Кириллова,
С.Красильников, В.Михалева, Н.Муравьева, С.Мякиньков,
Н.Перемышленникова, Т.Привалова, Н.Тархова,
А.Федоренко, Т.Царевская


Москва
РОССПЭН
2001
ББК 63.3(2)6-2 Т65
Участники проекта выражают глубокую благодарность Национальному гуманитарному фонду США, университету Торонто, Бостон колледжу, Совету по научным исследованиям Австралии, университету Мельбурна и Сеульскому государственному университету за поддержку научно-исследовательской работы по этому крупному проекту. Издание настоящего тома стало возможным благодаря гранту Издательства Иельского университета
The participants of this project express their gratitude to the National Endowment for the Humanities, the University of Toronto, Boston College, the Australian Research Council, the University of Melbourne and Seoul National University for their support of this project. The publication of this volume was made possible by a grant from the Yale University Press


Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Т 65 1927—1939: Документы и материалы. В 5-ти тт. / Т. 3. Конец 1930—
1933 / Под ред. В.Данилова, Р.Маннинг, Л.Виолы. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2001. —1008 с.
Третий том «Трагедии советской деревни» охватывает события одного из наиболее трагических для крестьянства, всех жителей деревни, страны в целом этапов сталинской «сплошной коллективизации», завершившейся полным провалом плана первой пятилетки в области сельского хозяйства, аграрным кризисом, охватившем основные сельскохозяйственные районы страны, социально-демографическими потрясениями, и, как следствием всех этих процессов — небывалым по своим масштабам и последствиям голодом 1932—1933 гг., жертвами которого стали миллионы крестьян, составлявших более трех четвертей населения страны.
Большинство публикуемых в томе документов извлечены из ранее засекреченных малодоступных фондов высших органов партийно-государственного руководства (ЦК ВКП(б), ЦИК, СНК СССР), различных ведомств и организаций (ОГПУ, НКВД, Верховного суда, Прокуратуры и др.). Значительное внимание уделялось документам самих крестьян, их настроениям, поведению, реакции на происходящее, борьбе против произвола и насилия.
© В.Данилов, Р.Маннинг, Л.Виола, 2001
© Институт российской истории РАН, 2001
© Федеральная архивная служба России, 2001
© Бостон колледж (США), 2001
© Университет Торонто (Канада), 2001
© «Российская политическая энциклопедия»
(РОССПЭН), 2001
© V.Danilov, R.Manning, L.Viola, 2001 © Institute of Russian History of the Russian
Academy of Sciences, 2001 © The Federal Archival Service of Russia, 2001 © Boston College (USA), 2001 © University of Toronto (Canada), 2001 © ROSSPEN, 2001
ISBN 5-8243-0006-2
ISBN 5-8243-0225-1

И.Е.Зеленин
ВВЕДЕНИЕ
(Кульминация крестьянской трагедии)
Хронологические рамки тома (конец 1930 — 1933 гг.) охватывают события одного из наиболее трагических для крестьянства, всех жителей деревни, страны в целом, этапа сталинской «сплошной коллективизации». Это — ее усиленное форсирование с осени 1930 г. после обвального спада весной и неустойчивой стабилизации летом; «новая волна» раскулачивания и «спецпереселения» зажиточных (и не только) крестьян в северные и северо-восточные районы страны; попытка реализации практически невыполнимых хлебозаготовительных планов на основе продразверстки; применение беспрецедентных по своей жестокости карательных мер к «саботажникам» и расхитителям хлеба (закон «о пяти колосках», чрезвычайные комиссии ЦК, введение паспортной системы, директива «о кордонах на дорогах» и др.). А в результате — полный провал плана первой пятилетки в области сельского хозяйства, «уточненного» в конце 20-х — начале 30-х годов; аграрный кризис, охвативший основные сельскохозяйственные районы страны; социально-демографические потрясения и как следствие и результат всех этих процессов — «великий голод» 1932 — 1933 гг., жертвами которого стали миллионы крестьян, составлявших более трех четвертей населения страны.
Как свидетельствуют документы, серьезные поиски выхода из казалось бы тупиковой ситуации в деревне, попытки преодоления кризисных явлений в экономике и социальной сфере начались с конца зимы — в начале весны 1933 г., когда на первый план неизбежно выдвинулись такие неотложные практические задачи, как проведение весеннего сева, а затем и уборка урожая, преодоление последствий голодомора. Без известного компромисса власти с крестьянством решить эти задачи, нормализовать обстановку в деревне было невозможно.
Несколько слов о документальных публикациях и исследованиях последнего десятилетия, общая характеристика и оценка которых были даны в 1-м и 2-м томах настоящего издания. Применительно к 3-му тому хотелось бы выделить не отмеченные ранее издания. Среди публикаций — четыре выпуска документального сборника «Спецпереселенцы в Западной Сибири», в которых на основе архивных источников показана политика центральных и региональных органов, сам процесс высылки и переселения крестьян, жизнь и быт, условия труда спецпереселенцев, его крайне низкая эффективность1. Следует отметить изданный в 1998 г. двухтомный сборник документов «Голос народа», «Общество и власть», включивший отложившиеся в центральных архивах письма-отклики советских граждан, в том числе крестьян, на события 1918 — 1930-хгодов; во втором томе предложена оригинальная методика исследования этого вида документов при освещении тех или иных событий, в том числе коллективизации и колхозного строительства2. В 1999 — 2000 гг. увидели свет содержательные документальные сборники по проблемам коллективизации и политики в деревне, подготовленные историками-аграрниками Татарстана и Сибири3.
Обращают на себя внимание работы, посвященные голоду 1932—1933 гг. Тема эта в течение многих десятилетий была как бы вычеркнута из отечественной историографии, а потому первые «перестроечные» публикации не отличались глубиной из-за узкой источниковой базы. В последние годы появились работы, авторы которых при исчислении данных о жертвах голода привлекают демографические источники, анализируют субъективные и объективные факторы этой трагедии4. В то же время по некоторым вопросам этой проблемы ведутся дискуссии, порожденные как пробелами в источниках, так и различиями в подходах к их интерпретации5.
Публикуемые в томе документы, многие из которых уникальны, помогут исследователям, как мы надеемся, по-новому подойти к осмыслению сложных теоретических и конкретно-исторических проблем, уточнить, а порой и пересмотреть сложившиеся взгляды и представления о рассматриваемых событиях темы в целом, ее узловых проблем.
После исправления «грубейших ошибок и искривлений» в ходе коллективизации на первом ее этапе (зима — начало весны 1930 г.) произошел массовый отлив из колхозов. Уровень коллективизации, в том числе и за счет «бумажных колхозов», к концу лета 1930 г. снизился почти на две трети (по СССР до 21,4%, по РСФСР — до 19,9). А затем наступило кратковременное «затишье», своеобразная стабилизация, когда «низы» добровольно не хотели возвращаться в колхозы, а тем более создавать новые, а растерявшиеся «верхи» на местах не решались начинать новое наступление на крестьян. Вот их типичная реакция: «Весной мы обожглись на коллективизации, больше не хотим» (Болотнинский район Западно-Сибирского края); «Прилива в колхозы нет потому, что теперь коллективизация добровольная. Вот и боишься: то перегиб получится, то недогиб» (Сальский район Северо-Кавказского края)»6.
Такое «умиротворение» было крайне необходимо обеим сторонам конфликта, стране в целом: «Если бы не были тогда немедленно приняты меры против искривлений партлинии, — говорилось в закрытом письме ЦК ВКП(б) от 2 апреля 1930 г., — мы бы имели теперь волну повстанческих крестьянских выступлений, добрая половина наших «низовых» работников была бы перебита крестьянами, был бы сорван сев, было бы подорвано колхозное строительство и было бы поставлено под угрозу наше внутреннее и внешнее положение» (Трагедия советской деревни... Т. 2, док. № 142). И с этим вполне можно согласиться: крестьянская война, угроза которой нарастала, крайне опасна, последствия ее непредсказуемы.
В той или иной мере эта задача вплоть до осени 1930 г. решалась, хрупкое равновесие между участниками противостояния сохранялось. Однако Сталина и его ближайших соратников даже в краткосрочной перспективе не устраивали ни спад, ни застой коллективизации, ни отказ местных руководителей от ее дальнейшего форсирования. И прежде всего потому, что на основе единоличного хозяйства, как показал опыт применения чрезвычайных мер в конце 20-х годов, не удалось решить проблему хлебозаготовок. Теперь же под угрозой оказалась одобренная XVI съездом партии программа форсированного развития тяжелой промышленности. Крайне озабоченный этой ситуацией Сталин, отдыхавший в это время на Кавказе, 2 сентября 1930 г. пишет Молотову: «Следовало бы, по-моему, дать внутреннюю директиву обкомам и райкомам... сосредоточить все свое внимание на организации прилива в колхозы... открыть систематическую и настойчивую кампанию печати за колхозное движение, как главный решающий теперь фактор сельхозстроительства»7.
20 сентября 1930 г. Политбюро ЦК ВКП(б) рассматривает вопрос «О директиве по коллективизации» (докладывает В.М.Молотов). К.Я.Бауману, Я.А.Яковлеву и Т.А.Юркину поручено в двухдневный срок подготовить про ект этой директивы. 24 сентября утверждается «Письмо ЦК ВКП(б) всем крайкомам, обкомам и ЦК нацкомпартий» «О коллективизации». В нем резко критикуются парторганизации за то, что они «практически не развернули работу... по дальнейшему развертыванию прилива в колхозы»; «преобладает пассивное и выжидательное отношение (ставка на самотек) к новому приливу»; «организация новых колхозов и вовлечение в старые не увязывается с хлебозаготовками и осенними полевыми работами, откладывается до зимы и весны»; «в ряде мест явно ослаблено наступление на кулака и отпор его возросшей активности, попыткам срыва колхозного движения и хлебозаготовок». Было предложено: «Немедленно добиться решительного сдвига в деле организации нового мощного подъема колхозного движения, увязав всю работу по коллективизации с проведением правильной партийной линии в хлебозаготовках в соответствии с директивами ЦК...» ЦК предостерегал против ошибочной тенденции «подменить организацию артелей сельскохозяйственными кооперативными товариществами как основной формы колхозного движения на данном этапе» (см.: наст. т., док. № 5; а также: Т. 2, док. № 232). Все вернулось на круги своя к весне 1930 г.
Это письмо в конце сентября — начале октября 1930 г. обсуждалось в обкомах и крайкомах партии, в ЦК компартий республик и было, разумеется, принято «к неуклонному руководству и исполнению». Подкреплением этой директивы явилось утверждение декабрьским (1930 г.) Пленумом ЦК и ЦКК ВКП(б), а затем Третьей сессией ЦИК СССР (январь 1931 г.), жестких заданий («контрольных цифр») по коллективизации на 1931 г. для всех регионов страны. Речь шла о «полной возможности» коллективизировать в течение года «не менее половины всех крестьянских хозяйств, а по главным зерновым районам — не менее 80%», что означало для них «завершение в основном сплошной коллективизации и ликвидацию кулачества как класса»8.
Установление таких сроков для крестьянских хозяйств огромной страны, а тем более придание им силы закона — само по себе грубое попрание таких элементарных принципов кооперирования, как постепенность этого процесса, строгая добровольность вступления в кооперативы. Таким образом, курс на всемерное форсирование коллективизации продолжался: подготавливалось новое наступление на крестьянство.
Однако грозные события февраля — марта 1930 г. показали, что одного насилия недостаточно, необходимы и меры, в той или иной мере стимулирующие вступление крестьян в колхозы. К их числу можно отнести широко разрекламированную программу строительства новых МТС, «твердые» обещания упорядочить организацию и оплату труда в колхозах, гарантировать колхознику ведение в определенных размерах личного подсобного хозяйства и др.
В постановлении ЦК от 20 января 1931 г. перед местными партийными органами была поставлена задача превратить начавшийся осенью 1930 г. рост колхозного движения в «мощный прилив в колхозы», добиться безусловного выполнения темпов коллективизации, намеченных декабрьским пленумом 1930 г. Было предложено во всех зерновых районах и в районах технических культур создать инициативные группы по организации артелей; организовывать бригады старых колхозников в целях оказания помощи единоличникам в создании колхозов; «широко двинуть в помощь коллективизирующейся деревне рабочие бригады...» и т.д. Эти предписания сверху были выданы Сталиным за особенности нового подъема колхозного движения, когда в качестве «организаторов и агитаторов колхозного дела» выступали сами колхозники. Как будто уже и не требовались усилия государства, методы принуждения единоличников при вступлении в колхозы9.
В действительности все было иначе, о чем убедительно свидетельствуют письма крестьян, сообщения селькоров, поступавшие в редакции газет весной 1931 г. и не удостоившиеся публикации. Выясняется, например, что основным методом работы «организаторов и агитаторов» являлись угрозы и насилия по отношению к единоличникам, не выражавшим желания вступать в колхозы, вплоть до предъявления им дополнительных заданий по хлебозаготовкам, конфискации имущества и т.п. «Безобразные головотяпские методы коллективизирования деревни, искажающие политику партии, — писал один из селькоров, — отпугивают крестьян от мероприятий Советской власти и партии и от коллективизации» (док. № 32, а также см. док. № 33).
Возобновление курса на форсирование коллективизации не случайно: с ее завершением стали связывать решение в «кратчайшие сроки» не только зерновой, но и животноводческой проблем. VI съезд Советов СССР (март 1931 г.) в постановлении «О колхозном строительстве» подчеркнул, что «основной путь разрешения животноводческой проблемы в кратчайший срок» — это «создание колхозного животноводства наряду с организацией совхозного животноводства». 30 июля 1931 г. ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли совместное постановление «О развертывании социалистического животноводства», в котором выдвигалась «центральная задача ближайшего времени в области сельского хозяйства» — добиться в 1931 — 1932 гг. «решительного перелома в развитии животноводства путем создания колхозных ферм и увеличения поголовья скота в животноводческих совхозах». Определялись соответствующие задания на 1931 г. по поголовью скота и сдаче продукции для колхозных ферм и животноводческих совхозов10. Была разработана и стала проводиться в жизнь авантюристическая программа «большого скачка» в животноводстве, нацеленная на то, чтобы за 1 —2 года на базе общественного хозяйства решить животноводческую проблему, вслед за зерновой, которую, как заявил Сталин на XVI съезде партии, «мы уже решаем в основном с успехом».
Постановление от 30 июля 1931 г., крайне негативно повлиявшее на ход коллективизации в республиках Востока, особенно Казахстана, по существу означало ревизию важнейшей установки XVI съезда ВКП(б) на то, что «в национальных районах Востока может получить на первое время массовое распространение товарищество по общественной обработке земли как переходная форма к артели». Так, 18 августа 1931 г. крайком и правительство Казахстана потребовали от местных руководителей обеспечить «максимальное обобществление скота, находящегося в индивидуальном пользовании колхозников», «выйти на линию более высоких темпов коллективизации», «основной формой колхозного движения в ауле... считать животноводческую сельскохозяйственную артель»11.
Была продолжена и антикрестьянская политика «ликвидации кулачества как класса», новый этап которой отнюдь не случайно совпадал с «новым подъемом» коллективизации. Эта политика, наиболее активно проводившаяся в начале 1930 г., привела к тому, что большинство так называемых кулацких хозяйств (если даже исходить из признаков, установленных постановлением СНК СССР от 21 мая 1929 г.) прекратили свое существование.
В таких условиях выявление «новых кулацких» хозяйств становилось нелегкой задачей для финансовых органов, которым стала принадлежать пальма первенства при определении социальной принадлежности крестьянских дворов. ЦИК и правительство в конце 1930 г. сделали попытку в законе о едином сельскохозяйственном налоге на 1931 г. по-новому определить признаки кулацких хозяйств. Однако, по свидетельству М.И.Калинина, она не увенчалась успехом, поскольку «старые признаки кулачества почти отпали, новые не появились, чтобы их можно было зафиксировать». Выход из этого тупика нашли такой: постановлением ЦИК и СНК СССР от 23 декабря 1930 г. местным Советам было предписано самим устанавливать признаки кулацких хозяйств «применительно к местным условиям»12. Типичным в этой связи является постановление президиума Северо-Кавказского крайисполкома от 1 января 1931 г., включавшее в число признаков кулацких хозяйств получение дохода от занятия извозом, содержание постоялого двора и чайного заведения и т.п. (см. док. № 6). При таком подходе социальные грани между кулачеством и зажиточными слоями крестьянства размывались, на первый план все больше выступали имущественные различия. А основными признаками отнесения крестьянского хозяйства к «кулацко-зажиточному» становились неуплата индивидуального налога, отказ от выполнения «твердого задания», нежелание вступить в колхоз.
По указанию правительства Наркомфин СССР и его органы на местах устанавливали численность и удельный вес крестьянских хозяйств, подлежащих «индивидуальному обложению» (т.е. кулацких). В 1930/31 г. было дано указание районам, не завершившим сплошную коллективизацию, выявить не менее 3% таких хозяйств (постановление ЦИК и СНК СССР от 23 декабря 1930 г.) (см. док. № 7). При этом преследовались две цели: полностью или даже с превышением выполнить план по индивидуальному обложению; еще раз «нажать» на единоличника, под угрозой раскулачивания загнать его в колхоз.
На места от имени Наркомфина шли предписания «немедленно усилить работу по выявлению кулака и обложению его в индивидуальном порядке»; «форсировать реализацию описанного у кулака имущества»; «выявлять конкретных виновников, привлекать их к строгой административной или судебной ответственности» и т.д. и т.п. Руководители ряда районов, отстававших в выявлении кулацких хозяйств были обвинены в проведении «правооппортунистической линии» и отданы под суд. В целом по стране к февралю 1931 г. было выявлено и обложено индивидуальным налогом 272,1 тыс. крестьянских хозяйств, отнесенных к кулацким, или 1,3% от их общего числа (см. док. № 34).
На всем протяжении 1931 — 1932 гг. финансовые органы продолжали ревностно «выявлять» и «довыявлять» «кулацкие хозяйства», в том числе и в колхозах. По данным весенней переписи колхозов 1931 г., 26,6% всех колхозов страны исключили «кулацкие хозяйства», в том числе в Нижне-Волжском крае — 68,9%, в Средне-Волжском — 45,3%, на Северном Кавказе — 21,5% и т.д.13. С юридической точки зрения это были уже бывшие предпринимательские хозяйства. Исключенные хозяйства немедленно облагались индивидуальным налогом, а если не в состоянии были его уплатить, подвергались репрессивным мерам воздействия вплоть до конфискации имущества и выселения.
С мест в центральные органы непрерывно поступали жалобы от крестьян на то, что финансовые органы к числу кулацких относили многие середняцкие и даже бедняцкие хозяйства. Основанием для индивидуального обложения, как отмечалось в письмах, служило наличие в хозяйстве ручной молотилки, сепаратора, даже продажа ими на рынке продукции, произведенной в личном подсобном хозяйстве. Не брезгали конфискацией и домашней утвари, включая подушки и перины. В директиве Наркомфина СССР наркомфинам республик от 4 апреля 1931 г. в этой связи отмечалось, что «описанные у кулаков за неплатежи налога подушки, перины, пух и перо продаются местными финорганами с торгов». В то же время «большинство из указанных предметов после переработки на фабриках может быть экспортировано». А посему предписывалось «все эти товары продавать основным заготовителям: Госторгу, потребительской и с/х кооперации по установленным Наркомснабом ценам с надбавками на 1931 г.»
Несмотря на то, что численность хозяйств, обложенных индивидуальным налогом в 1930/31 г., уменьшилась примерно вдвое, общая сумма налога по этому виду обложения сократилась не намного, поскольку было значительно повышено обложение хозяйств, отнесенных к кулацким (более чем в 2 раза — со 189 до 413 руб. на хозяйство).
Выселение «раскулаченных» крестьянских хозяйств в отдаленные районы страны возобновилось с осени 1930 г., самый же пик этой акции пришелся на весну — лето 1931 г. С этой целью 11 марта 1931 г. Политбюро ЦК ВКП(б) создал специальные комиссии во главе с кандидатом в члены Политбюро и заместителем председателя СНК СССР А.А.Андреевым, в состав которой вошли Г.Г.Ягода (зам. председателя) и П.П.Постышев. Она должна была осуществлять «наблюдение и руководство работой по выселению и расселению кулаков». С предложениями о том, сколько и куда надо послать спецпереселенцев обычно выступали полномочные представители ОГПУ по регионам. Основная часть высылаемых направлялась в малонаселенные, часто почти не пригодные для жизни районы страны — на Север, Урал, в Сибирь, Казахстан, причем, как предписывало постановление Политбюро от 30 января 1930 г., для использования на трудоемких малоквалифицированных работах — лесоповале, в горнодобывающей промышленности, на промыслах, реже — в сельском хозяйстве. Решения комиссии обычно утверждались Политбюро и затем оформлялись как постановления СНК СССР.
Первоначально на органы ОГПУ возлагалась ответственность за организацию высылки раскулаченных и их доставку к местам назначения. За размещение спецпереселенцев, организацию их труда и быта отвечали комендантские управления или отделы НКВД. 20 мая 1931 г. было принято решение Политбюро, а 1 июня — СНК СССР, в соответствии с которым сеть комендатур со всей инфраструктурой передавалась в ведение ОГПУ. Комендантские управления упраздненного к этому времени НКВД РСФСР стали структурными подразделениями ГУЛАГа ОГПУ и его территориальных управлений исправительно-трудовых лагерей. В местах спецпоселений был установлен более строгий лагерный режим, надзор за «рациональным», а по существу принудительным использованием труда «раскулаченных»14.
Сменивший в октябре 1931 г. А.А.Андреева на посту председателя Комиссии Я.Э.Рудзутак основное внимание стал уделять надзору и контролю за устройством быта и использованием труда спецпереселенцев. Деятельность Комиссии продолжалась до конца 1932 г.
Публикуемые в томе документы свидетельствуют, что «раскулачивание» и выселение крестьян (или угроза их применения) являлись основными, решающими факторами «нового подъема» колхозного движения. Причем политика «ликвидации кулачества как класса» по-прежнему проводилась отнюдь не на основе сплошной коллективизации, как утверждал Сталин, а значительно опережая ее, стимулируя последнюю экономически (передача колхозам или даже отдельным бедняцко-середняцким хозяйствам средств производства и имущества раскулаченных) и психологически (фактор «последнего предупреждения» и устрашения единоличников). К тому же кулака, во всяком случае применительно к рассматриваемому периоду, как уже отмечалось, фактически не было не только как класса мелких предпринимателей, но и как социального слоя. «Раскулачивали» и ликвидировали остатки зажиточных крестьян, включая середняков и даже некоторых бедняков, в том числе бывших красных партизан, заподозренных в сочувствии кулакам и противодействии властям («подкулачники», «перерожденцы» и т.п. определения).
В одной из сводок СПО ОГПУ от 14 апреля 1931 г. об итогах выселения кулачества в ЦЧО, Нижне-Волжском и Нижегородском краях и Ленинградской области отмечалось, что «отдельные работники низового соваппарата» выражали принципиальное несогласие с мероприятиями по раскулачиванию, заявляя: «Кулаков у нас нет, а есть середняки и бедняки. Каждый день раскулачиваем, все и будут кулаки». И не только делали такие заявления, но и «прямо содействовали кулакам путем выдачи подложных справок, помощи в бегстве, разглашения планов операции» и т.д. Отмечались и «позитивные» результаты: «мероприятия по выселению вызвали значительный рост колхозного движения»; «во всех районах, производивших выселение, зафиксировано значительное число групповых вступлений в колхозы». В сводке ОГПУ по Западной Сибири «О ходе коллективизации и раскулачивания в 20 районах» от 16 января 1931 г. среди «ненормальностей» констатируются «выступления в защиту кулака со стороны работников сельских советов». Сводка содержит и такие любопытные факты, фиксирующиеся и в других сводках: в колхозы отказывались вступать даже бедняки, исходя из того, что «в колхозах один беспорядок: скот гибнет, хлеб не убран, коммунары разуты, раздеты, голодны». «Пусть вступают в колхоз середняки и зажиточные, а нас пока не трогают» (док. № 9, 35).
В период уборки урожая темпы коллективизации заметно снизились, наблюдались даже выходы из колхозов. «Пропагандисты и агитаторы» в этой связи стали особенно налегать на силовые методы. А на первом месте, как и раньше — угроза репрессий. «Не пойдете в колхоз — хуже будет, всех единоличников, как и кулаков, выселим в Северный край»; «не вступите в колхоз — обложим твердым заданием по хлебозаготовке, отберем имущество»; «если не закроете церковь и не вступите в колхоз, то я вас, сукиных сынов, буду вешать». Угрозы приводились в исполнение, среди которых — избиения, аресты, предъявление «твердых заданий» и т.д. (см. док. № 56 и др.). А на первом месте — «раскулачивание».
Сами крестьяне так оценивали эту акцию: «Власть все политикой занимается, раскулачивает и выселяет для того, чтобы нас запугать и в колхоз загнать»; «кулаков забрали, а за ними и нас, единоличников, выселять начнут»; «при царском правительстве такого зверства никто не видел... После перемены Советской власти за выселение, за насилие придется коммунистам расплачиваться» (док. № 55).
А между тем комиссия Андреева щедро распределяла десятки тысяч раскулаченных по местам спецпереселений. Удовлетворялись, за редким исключением, почти все заявки руководителей промышленности и строек на дешевую рабочую силу (см. док. № 51). Однако в связи с крайне быстрыми («ударными») темпами переселения возникали серьезные проблемы с подготовкой инфраструктуры спецпоселений. Начальник Кузнецстроя С.М.Франкфурт и секретарь Кузнецкого райкома партии Р.М.Хитаров в телеграмме на имя А.А.Андреева от 21 марта 1931 г. информировали об отсутствии условий для приема спецпереселенцев. «Подготовить в течение десяти дней жилплощадь 20 тыс. чел., — подчеркивали они, — абсолютно невозможно, также отсутствует возможность организации питания и медобслуживания» (док. № 21).
Особенно тяжелая обстановка для переселенцев сложилась в Нарымском крае, о чем сообщал начальник комендантского управления И.И.Долгих полномочному представителю ОГПУ по Западной Сибирскому краю Л.М.Заковскому в июне 1931 г. Скороспелые экспедиции, направленные из Новосибирска для разведки пригодных для освоения земель и мест расселения репрессированного крестьянства ограничивались «сугубо ориентировочными наметками» и в «практике нигде не совпадали». Большинство площадей были заболоченными и совершенно непригодными для земледелия и животноводства; другие нуждались в крайне трудоемких операциях по раскорчевке и расчистке бурелома.
Кроме того, спецпереселенцы (более 200 тыс. человек) не были обеспечены теплой одеждой, инвентарем, медикаментами. Запасы продовольствия были рассчитаны на 1,5 — 2 недели, исходя из нормы 300 г муки или сухарей на че ловека. Уже в пути умерло около 500 человек, главным образом детей и стариков, а после размещения в поселках стали ежедневно умирать от 10 до 35 человек. Общая численность умерших достигла 1 тыс. (см. док. № 43).
В томе публикуется не вызывающий сомнения в достоверности содержащейся в нем информации документ — отчет прокуратуры СССР Президиуму ЦИК СССР «О надзоре за органами ОГПУ за 1931 г.», один из разделов которого посвящен «надзору за ссылкой и спецпереселением» в Нарымском крае (док. № 88). Выясняется, что основная масса спецпереселенцев (75%) работала в леспромхозах. Обеспеченность более или менее сносным жильем не превышала 20 — 25%, остальные проживали (в условиях севера Западной Сибири!) в шалашах и землянках, не защищавших от холода и дождей. Люди не обеспечивались нормальным питанием, теплой одеждой, медицинским обслуживанием. Смертность достигала астрономических размеров. Так, в Парабельской комендатуре в течение лета умерло 1375 человек, из них 1106 детей; в Средне-Васюганской — соответственно 2158 и 1559; в Нижне-Васюганской — 1166 и 1059. При этом руководители лесотреста исходили из того, что «рабочую силу можно эксплуатировать, не заботясь о ее материально-бытовых условиях»; «спецпереселенцев надо держать как можно больше в черном теле»; заботы об улучшении их материально-бытовых условий рассматривались как «правый уклон». Зарплата выдавалась нерегулярно, а «в ряде случаев не покрывала стоимости получаемого пайка». Работникам Прокуратуры пришлось даже напомнить лагерному начальству, что «ликвидация кулачества как класса» — это «не его физическое уничтожение».
Положение не изменилось и в 1932 г. Весной 1933 г. заместитель наркома лесной промышленности СССР сообщил правительству об ужасном положении людей в сибирских леспромхозах: «На почве недоедания спецпереселенцев и в особенности их детей свирепствует цинга, брюшной и сыпной тиф, принимая формы эпидемического характера с массовой смертностью. В одном только Чаинском леспромхозе за апрель месяц убыло 175 человек и имеется больных цингой и опухших от голода 285 человек». Автор записки вторично ходатайствовал об отпуске 500 т муки для питания 45 тыс. детей, чтобы спасти их от голодной смерти15.
Многие спецпереселенцы предпринимали отчаянные попытки бежать, но, как правило, они заканчивались трагично: беглецов либо пристреливали по дороге, либо возвращали в спецпоселки. Тем не менее, только в сентябре —октябре 1931 г. было зарегистрировано более 37 тыс. побегов16. Погибло в общей сложности от четверти до трети депортированных крестьян. Многие умерли в пути, не доехав до мест ссылки. Помимо пассивных форм протеста в спецпоселках возникали и отдельные очаги открытого сопротивления. В томе публикуются сведения о восстании в Нарымских комендатурах летом 1931 г., жестоко подавленном карательными органами при поддержке партийно-советского актива (см. док. № 60).
Андрееву отнюдь не чужды были мысли о, так сказать, значительном улучшении положения спецпереселенцев. В директиве уполномоченным возглавляемой им комиссии (март 1931 г.) он разъяснял, как надо «вести дело» в местах поселений. «Мы хотим к зиме посадить их крепко, дать им выбрать место, чтобы они строили избы, не жили в бараках, может быть, мы выделим какие-нибудь дополнительные кредиты, дадим с/х машины, мелкий инвентарь, чтобы они могли купить корову, телку, кур развести, чтобы садились крепко, чувствовали себя хозяевами, чтобы молодежь не распространяла того режима, который распространяется на отца; чтобы им не препятствовали жениться»17. Особенно впечатляло в устах исполнительного директора ГУЛАГа намерение разрешить молодым постояльцам лагерей вступать в брак.
Столь радужные перспективы однако невозможно было реализовать хотя бы потому, что, направляя в ГУЛАГ «самых трудолюбивых, распорядливых, смышленых крестьян» (А.И.Солженицын), их, по иронии судьбы, крайне редко использовали по специальности — как опытных хлеборобов, животноводов, огородников, а, как правило, — на тяжелых малопроизводительных работах. Но тут был и свой резон, политический и хозяйственный расчет — за счет дешевого, по существу дарового, принудительного труда быстро и без больших затрат осваивать новые районы, выполнять и перевыполнять программу индустриализации, ибо: «Мы, — как уверял Сталин, — отстали от передовых стран на 50 — 100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут»18. Экономили, как мы видели, даже на зарплате спецпереселенцев, приравнивая ее к стоимости полуголодного лагерного пайка.
В целом по стране, по подсчетам специальной комиссии ЦК ВКП(б), на протяжении 1930 г. были экспроприированы и высланы в отдаленные районы страны 115 230 крестьянских семей, в 1931 г. — 265 795, а всего за эти два года — 381 026 семей. К началу 1932 г., как указывалось в записке заместителя председателя ОГПУ Г.Г.Ягоды Сталину, на спецпоселении находилось около 1,4 млн человек (включая и сосланных в 1929 г.), в том числе на Урале — 540,8 тыс., в Сибири — 375,2 тыс., в Казахстане — 191,9 тыс., в Северном крае — 130 тыс.19
Ход коллективизации в 1931 г. поначалу внушал оптимизм кремлевскому руководству. Программа «нового подъема» колхозного движения, по данным сводок Колхозцентра и Наркомзема, осуществлялась с опережением намеченных показателей. Об этом победно возвестил июньский (1931 г.) Пленум ЦК ВКП(б). Нажим на крестьян был столь силен, что задания по коллективизации, установленные декабрьским Пленумом ЦК 1930 г. и январской 1931 г. сессией ЦИК на весь 1931 г., были выполнены уже весной. Однако инструктор ЦИК СССР, побывавший в это время в Сосновском районе ЦЧО в связи с проверкой жалоб крестьян, посланных на имя Калинина, пришел к выводу: «По своему характеру и глубине ошибки превосходят даже ошибки 1929 — 1930гг. ...Сплошная коллективизация, как правило, проводилась в жизнь независимо от результатов голосования крестьян. В селе Зеленом почти все единоличники при голосовании воздержались». Тем не менее президиум собрания объявил: «Раз голосующих против нет, сплошная коллективизация принимается». Если же все-таки единоличники упорствовали, применялись «всевозможные репрессии» — под разными предлогами у них отбирали лошадей, коров, фураж, вплоть до усадебной земли. По мнению проверяющего, во всех 11 сельсоветах района предпосылки для сплошной коллективизации еще не были созданы. И тем не менее партийные ячейки проводили курс «на 100% коллективизацию»20.
Комиссия ВЦИК в связи с проверкой выполнения постановления Президиума ВЦИК от 20 августа 1930 г. «О мероприятиях по рассмотрению крестьянских жалоб» установила, что в 1931 г. от крестьян ЦЧО поступило около 400 жалоб. Претензии главным образом предъявлялись в связи с обложением единоличников «твердыми заданиями», увеличением плана сдачи зерна, произволом и насилием при проведении коллективизации. Комиссия пришла к выводу, что «репрессии к середняку-твердозаданцу, как правило, ничем не отличаются от репрессий, применяемых к кулацким хозяйствам» (док. № 115).
Сводка ненапечатанных крестьянских писем, поступивших в газету «Известия» в феврале — марте 1932 г., дает зримое представление о растущем недовольстве крестьянства. Падал авторитет руководителей партии и государства. Молотов, например, подвергся критике за то, что на XVII партконференции утверждал, что повышается благосостояние масс. Автор письма из Омского района Западной Сибири думал иначе: «На громадной территории Советского Союза в провинции и деревне — нужда и разорение, сравнить которые можно только с 1920 г. В общем, милые товарищи, не пишите об Индии, а загляните поглубже к себе». Из Шаталовского района ЦЧО пришло письмо, в котором Сталин обвинялся в троцкизме: «Хотя и вы, тов. Сталин, есть ученик Ленина, но ваше поведение не ленинское. Ленин учил — фабрики рабочим, землю крестьянам —и что вы делаете? Не только землю, но и скотину, хату, скарб отбираете у середняков и бедняков... Троцкий предлагал усиленно строить тяжелую индустрию за счет мужика... Первоначальное накопление у нас происходит за счет миллионов честных трудящихся крестьян, их жен и детей, точь-в-точь по рецепту капиталистических акул...» (док. № 116).
Это письмо написала член сельсовета, представительница местной интеллигенции. Оно перекликается с письмом простых крестьян из колхоза им. Карла Маркса АССР Немцев Поволжья (сентябрь 1931 г.). Это «рапорт-проклятие» Сталину: «Замучил ты нас, совсем разорил и своими бюрократическими шагами и планами, сделал ты нас рабами и отнял ты у нас свободу, кровью завоеванную нами, стали мы хуже, чем были наши деды барскими. Нет нам ни одежи, ни хлеба, работаем как скот, голодные, разутые, раздетые... Будет ли конец этому? Когда же мы будем хозяевами... Мы, красные партизаны, которые завоевали Вам престол не для того, чтобы выжимали вы из нас последнюю кровь». И открытая угроза: «Вам за нашу кровь не простим — отомстим... местным брехалам, коммунистам, которые насильственным путем отнимают у нас, у бедняков, последних телят и овчишек...» (док. № 69).
Крайне неблагополучная ситуация в связи с коллективизацией складывалась в национальных районах страны — Казахстане, Татарской АССР, Калмыкии, Мордовии, Бурят-Монголии, Дагестане, Кара-Калпакии, Ойротии, Хакассии, на Крайнем Севере. Об этом национальное бюро Колхозцентра информировало ЦК ВКП(б) в сентябре 1931 г. (см. док. № 70).
«Новый подъем» колхозного движения едва дотянул до осени 1931 г. С конца года повсеместно начались массовые выходы из колхозов, которые уже нельзя было больше ни скрыть, ни замаскировать. В докладной записке Наркомзема СССР в ЦК ВКП(б) о массовом отливе из колхозов в октябре 1931 г. — феврале 1932 г. приводились данные о «бегстве из колхозов», росте стихийного отходничества. А среди основных причин: «продовольственные трудности», «низкая оплата трудодня», «обобществление последней коровы». Особенно велико было число выходов (вплоть до распада колхозов) на Северном Кавказе, в Казахстане, Нижней Волге, Ленинградской области (см. док. № 103).
В состав сборника включен уникальный по содержанию и масштабам территориального охвата документ — аналитическая справка, подготовленная СПО О ГПУ «О ходе коллективизации и массовых выступлениях крестьянства в октябре—декабре 1931 г. — январе — марте 1932 г.» (док. № 118). В динамике прослеживаются данные по 22 регионам и республикам СССР, которые подробно анализируются в тексте, а в конце документа представлены в виде динамических таблиц, фиксирующих помесячные изменениея как в регионах, так и по стране в целом в сопоставлении с аналогичными показателями (по СССР) за предшествующие полгода. Характерны рубрики, выделяемые в тексте по каждому региону с некоторыми модификациями с учетом его специфики. На первом месте — «продзатруднения», фактически свидетельства о голоде, его проявлении и причинах; далее — «неорганизованное отходничество»; «коллективизация» (под углом зрения ее спада, выходов из колхозов); «массовый убой скота»; «массовые выступления» и, наконец, «оперативные мероприятия» ОГПУ по ликвидации или пресечению деятельности «контрреволюционных» (антисоветских) выступлений. Для Белоруссии пришлось выделить еще один сюжет — «эмигрантские тенденции», для Казахстана — «откочевки».
Документ не оставляет сомнений в том, что уже в конце 1931 г. — весной 1932 г. в ряде районов страны, в первую очередь в Казахстане и Украине, наблюдался массовый голод, в той или иной мере распространившийся и на другие регионы страны. Конечно, не столь масштабный и губительный, как в 1932 — 1933 гг. В Казахстане, как уже отмечалось, основные предпосылки для этого сложились после постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О развертывании социалистического животноводства». Всего в республике, по данным на февраль 1932 г., голодомор охватил более 6 районов, было зарегистрировано 1,2 тыс. голодных смертей и 4,3 тыс. опуханий от голода. Зафиксировано «вымирание целых семей колхозников», измеряемое сотнями жертв. Начались массовые откочевки казахов в Западный Китай (около 40 тыс. хозяйств) и в сопредельные республики и регионы нашей страны (Среднюю Азию, Западную Сибирь, Урал, Среднее Поволжье) — около 100 тыс. хозяйств.
Спасаясь от голода, сельские жители устремились в города, промышленные центры. «Неорганизованное отходничество» среди них достигло 698,3 тыс. человек. «Эмигрантские тенденции», помимо Казахстана и Белоруссии, проявились в Армении, Азербайджане и Молдавии. Из колхозов страны, по данным справки, вышло 253,4 тыс. хозяйств, в том числе Северного Кавказа — 68,9 тыс., Среднего Поволжья — 36 тыс., Западной Сибири — 26,4 тыс. А ведь все это регионы, завершившие или завершавшие сплошную коллективизацию.
Но, пожалуй, самое опасное для правящей элиты представляли данные о «массовых выступлениях крестьянства». Они охватили, по неполным данным, 55,4 тыс. крестьян против 53 тыс. за предшествующие полгода, участниками которых были десятки тысяч колхозников. Почти половина их (24 тыс.) приходилась на Украину, число которых по сравнению с предшествующим периодом увеличилось более чем в 3 раза, на Северном Кавказе — более чем в 4 раза, в Западной Сибири — в 3 раза. Число терактов в целом по стране достигло 3,3 тыс.; было распространено около 1 тыс. антисоветских листовок.
Сопротивление, в том числе вооруженное, оказывалось уполномоченным по хлебозаготовкам, охране элеваторов и амбаров. В ЦЧО, например, было зафиксировано около 20 таких выступлений, в которых участвовало около 2 тыс. крестьян.
Предпринимались жесткие меры по предотвращению этих выступлений и ликвидации «контрреволюционных» и «антисоветских» группировок. На Дальнем Востоке, например, в январе 1932 г. в 8 районах было ликвидировано 12 таких группировок с 55 участниками; из колхозов 7 районов было «изъято» 40 «контрреволюционных одиночек» и ликвидировано 7 группировок. Было заведено производство на 37 группировок, в том числе 15 повстанческих.
Июльская и августовская сводки СПО ОГПУ за 1932 г. непосредственно касались «антиколхозного движения», «отрицательных явлений на селе»; «деятельности антисоветского элемента» (док. № 152, 157). Еще раз подчеркивалось и обосновывалось, что основной причиной массовых выступлений колхозников были «продзатруднения», причем многократно употребляется термин «голод». Казахстан был отнесен «к числу наиболее неблагоприятных районов Союза». «Основная причина этого — острейшие продзатруднения, принявшие в ряде районов характер голода» (выделено мною. — И.З.). По Данным на 1 июля, голодом было охвачено 74 района республики. В них было зарегистрировано 8,3 тыс. голодных смертей и около 13 тыс. опуханий. Голо-Дающие питались падалью, участились случаи людоедства. «В связи с голодом массовые размеры приняли откочевки населения в другие области Союза и за кордон». Вновь назывались цифры: 100 тыс. хозяйств, откочевавших в другие республики страны и 40 тыс. хозяйств, эмигрировавших в Западный Китай. 70 — 80% откочевников составляли бедняки, середняки и колхозники. Было учтено 120 массовых выступлений «на почве продзатруднений». Массовое нищенство, беженство сопровождались «активной антисоветской агитацией, распространением провокационных слухов и т.п.»
На Украине голодом были охвачены 127 районов и вся территория Молдавии, в которой насчитывалось 20 тыс. голодающих. В пищу употреблялось мясо павших животных, дело доходило до людоедства. Фиксировались многочисленные случаи опухания и смерти от голода и самоубийств на этой почве. Сводка информировала, что «по массовым антисоветским проявлениям Украина стоит на первом месте (выделено мною. — И.З.)». С начала года было зарегистрировано около 1 тыс. массовых выступлений, в том числе на почве продзатруднений. Около 2 тыс. человек пытались эмигрировать в Румынию, удалось это 745. Было выявлено 118 контрреволюционных организаций с 2,5 тыс. участников. Большинство из них носило повстанческий характер.
Беженцы из Казахстана и Украины, отмечалось в сводке, деморализующе действовали на колхозников других регионов. «Мы поели лошадей и собак, — говорили они, — вам то же придется испытать. У нас был урожай неплохой, но мы раньше вас коллективизировались и нас взяли в оборот».
В сводке за 1 августа 1932 г., хронологически продолжавшей апрельскую сводку, приводились данные о массовых выступлениях крестьян за второй квартал года. В стране было зарегистрировано около 1 тыс. крестьянских выступлений против 576 в первом (рост почти в 2 раза). Примерно таким же было соотношение по большинству регионов РСФСР и других союзных республик. Правда, общее количество терактов несколько снизилось, но в ряде районов (Северный Кавказ, Закавказье) возросло более чем в 2 раза.
Массовые выходы из колхозов продолжались на всем протяжении 1932 г., а пик их пришелся на первое полугодие, когда число коллективизированных хозяйств в РСФСР сократилось на 1370,8 тыс., на Украине — на 41,2 тысячи. По существу, оказались дезавуированными выводы июньского Пленума 1931 г. о решающих победах коллективизации, о ее завершении в важнейших зерновых и сырьевых районах страны. Крупномасштабный отлив из колхозов срывал все планы Колхозцентра и Наркомзема, которыми предусматривалось (исходя из показателей весны 1931 г.) к весне 1932 г. коллективизировать 16,9 млн, или 69%, а к концу 1932 г. — 17,9 млн, или 75% крестьянских хозяйств. 1932 г. был объявлен «годом завершения сплошной коллективизации»21. Встал вопрос, как остановить бегство крестьян из колхозов.
Возмущение крестьян вызывали продолжавшиеся и даже усиливавшиеся гонения на церковь и верующих. В статье «Головокружение от успехов» Сталин публично осудил «с позволения сказать «революционеров», которые дело организации артели начинают со снятия с церквей колоколов». В постановлении ЦК ВКП(б) «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении» (14 марта 1930 г.) местным властям — «перегибщикам» предписывалось «решительно прекратить практику закрытия церквей в административном порядке, фиктивно прикрываемого общественно-добровольным желанием населения... За издевательские выходки в отношении религиозных чувств крестьян и крестьянок привлекать виновных к строжайшей ответственности»22. Однако эти грозные указания и заверения не соответствовали действительным намерениям большевиков.
«Успехи» достигались и путем отнесения основной массы священнослужителей к «лишенцам», не имевшим права голоса на выборах в Советы, нередко приравниваемых к кулакам. Практика закрытия церквей, против которой так решительно выступали Сталин и постановление ЦК от 14 марта 1930 г., не только продолжалась, но и значительно усилилась. К началу 1931 г. было закрыто около 80% всех сельских храмов страны, значительная часть духовенства попала в разряд «раскулаченных»23. По данным Татарского ЦИК, на протяжении 1931 г. в республике было закрыто 167 молельных домов и мечетей, причем в этой связи «опирались» на «фиктивные собрания верующих». Грубейшие «извращения и перегибы» были допущены «должностными лицами и активистами в отношении религиозных общин и служителей культов». «Неужели, — недоумевали верующие, — наше соблюдение религии, наши ходатайства о возвращении хотя бы одной мечети могут считаться преступлением».
В сводке, составленной на основе неопубликованных писем крестьян и корреспонденций, поступивших в редакцию газеты «Социалистическое земледелие» весной 1931 г., читаем: «Большевики-атеисты обложили православные храмы непосильными налогами, отвели под театры, кинематографы, рабочие клубы.., превратили в склады, церковную утварь отобрали. Со многих храмов сбросили колокола... Прихожане сопротивлялись такому насилию коммунистов, но последние запугивали их... огнестрельным оружием».
Весной 1932 г. власти попытались изменить ситуацию в деревне путем принятия неких «неонэповских» актов. 26 марта 1932 г. ЦК ВКП(6) принял постановление «О принудительном обобществлении скота». В нем говорилось, что «практика принудительного отбора у колхозников коровы и мелкого скота не имеет ничего общего с политикой партии», что «задача партии состоит в том, чтобы у каждого колхозника были своя корова, мелкий скот, птица».
Для Сталина же это постановление имело прежде всего тактическое, пропагандистское значение. Симптоматично, что из проекта этого постановления, подготовленного комиссией Политбюро (ее возглавлял М.И.Калинин), он вычеркнул пункты, обязывающие колхозы обеспечивать кормами индивидуальный скот колхозников и, стремясь скрыть подлинные масштабы принудительного обобществления скота, вписал в текст слова о том, что эта практика, якобы, имела место только в отношении «отдельных колхозников»24. Местные власти однако не спешили возвращать колхозникам отобранный скот нередко потому, что он уже был сдан на мясозаготовки. Но были еще и «идеологические» соображения. Инструктор Президиума ВЦИК, побывав в апреле 1932 г. в Средне-Волжском крае, сообщал членам фракции ВКП(6) Президиума, что в ряде сельсоветов Кинель-Черкасского и Сорочинского районов это постановление ЦК приняли «в штыки», расценивая его «как уступку крестьянству», «возврат частной собственности», «приостановку роста колхозов»; «мы с большим трудом обобществляли скот, а теперь нужно возвращать». «Пусть едет сюда Сталин работать, мы не будем компрометировать себя перед массой» (док. № 123). В спецсводке СПО О ГПУ от 30 мая 1932 г. в свою очередь отмечалось, что часть агроспециалистов и руководящих работников оценивали это постановление как «поворот к нэпу, отказ от коллективизации, восстановление частной торговли»25.
Крестьяне-колхозники, будучи реалистами, очень скоро поняли, что постановление от 26 марта 1932 г. — очередной обман власти, никто не собирается возвращать им скот. Об этом свидетельствует, в частности, публикуемое в томе политдонесение ПУ САВО (май 1932 г.) о настроениях красноармейцев и начсостава, получивших письма из дома или побывавших в отпусках (см. док. № 133).
6 и 10 мая 1932 г. СНК СССР и ЦК ВКП(6) приняли «неонэповские» постановления об уменьшении государственных планов хлебозаготовок и скотозаготовок на 1932 г. и предоставлении права колхозам и колхозникам (а по второму постановлению и единоличникам) после выполнения государственных поставок и образования семенных фондов беспрепятственной продажи излишков своей продукции на базарах, рынках и в колхозных лавках. 20 мая 1932 г. на основе этих постановлений было принято постановление СНК и ЦК о порядке производства торговли колхозов, колхозников и единоличников и уменьшении налога на торговлю сельскохозяйственными продуктами26. Так сказать, разрешалась свободная колхозная торговля на льготных условиях. Но это было псевдоразрешение, тактический ход государства в целях успокоения деревни, достижения известного компромисса с крестьянством. В публикуемой в томе спецсводке ПП ОГПУ по Западно-Сибирскому краю (июнь 1932 г., док. № 139) все ставится на свое место. Вот некоторые отклики колхозников и рабочих на эти постановления: «Что же колхозы повезут на базар, когда они сами сидят голодные... Сейчас у крестьян ни хлеба, ни овощей»; «поздно хватились торговать и уменьшать цифры, сначала у крестьян все выкачали, а когда не осталось ничего — снижать и торговать начали»; «сейчас надо не о плане хлебозаготовок говорить, а где семян взять, ведь сеять нечем, колхозники с голоду подыхают, а если не посеем, то заготавлять будет нечего»; «постановление-то хорошее, да поздно вынесено, весь скот уже изведен, резать больше нечего, не нужно было раньше так много налогов с крестьян брать, поэтому теперь о торговле и думать не приходится...»; «грабили, грабили, а теперь схватились торговать, когда все колхозы последнее без соли доели». «Наблюдается, — с полным основанием констатировала сводка, — неверие в реальность решения».
Право беспрепятственной торговли хлебом предоставлялось не ранее 15 января 1933 г. только в том случае, если в этих областях, краях и республиках годовой план хлебозаготовок выполнен досрочно и собраны семена для ярового сева. В этой связи принимались специальные постановления СНК СССР и ЦК ВКП(6). В конце января — в феврале 1933 г. такое право было предоставлено колхозам нескольких краев и областей, трем среднеазиатским республикам и Грузии. Из зерновых районов разрешение получили только Средневолжский край и Западная Сибирь27.
Попытку несколько разрядить обстановку в связи с «раскулачиванием» и предъявлением «твердых заданий» в июне 1932 г. предпринял член Президиума ВЦИК, входивший в состав одной из его комиссий, П.Г.Смидович, представивший М.И.Калинину проект доклада, в котором предложил установить четкие признаки зажиточности крестьянских хозяйств. «В настоящее время, — писал он, — в обиход вошла формула «зажиточно-кулацкая верхушка деревни». За одни скобки берется кулацкая прослойка, которая определяется наличием нетрудовых доходов... и прослойка зажиточно-середняцких хозяйств.., признаки которых нигде законом не установлены... Фактически открываются возможности подводить под раскулачивание любое середняцкое хозяйство. Практика дает сотни и тысячи случаев раскулачивания бедняцко-середняцких и просто бедняцких хозяйств». «Установлено много случаев исключения из колхоза... за наличие зажиточности до вступления, с полным раскулачиванием после исключения» (док. № 140). Такой подход, как уже отмечалось, широко применялся весной 1931 г., что зафиксировала перепись колхозов.
Предложения Смидовича, направленные на решение одной из наиболее острых проблем коллективизации и раскулачивания, к сожалению, не были востребованы.
В то же время недовольство крестьян нарастало. Почти в каждой сводке ОГПУ о положении в деревне летом 1932 г. говорилось «об ухудшении политнастроения колхозников и единоличников», «росте неорганизованного отходничества», «массовых выходах из колхозов», «разборе скота, имущества и сельскохозяйственного инвентаря», «самочинном захвате и разделе земли и посевов». Продолжались многочисленные случаи отказа от работы целых групп колхозников, мотивированных отсутствием хлеба и неналаженностью общественного питания на полях. Эти секретные донесения все больше и больше походили на оперативные сводки из районов, охваченных всеобщим гражданским неповиновением.
Так отвечало крестьянство на фарисейские постановления и обещания правящей верхушки о возвращении колхозникам коров и мелкого скота, о снижении размеров хлебозаготовок, о развертывании «свободной» колхозной торговли, на насильственную коллективизацию и «твердые задания». И тогда на крестьян с новой силой обрушился «карающий меч» сталинских репрессий.
7 августа 1932 г. ЦИК и СНК СССР приняли закон (постановление) «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности» (док. № 160), ставший для крестьян «законом о пяти колосках». Публикуемые отрывки из переписки Сталина с Кагановичем (док. № 151)28 свидетельствуют, что генсек был инициатором и основным автором этого антикрестьянского закона. Он не только отдавал себе полный отчет о драконовском характере предложенных им карательных мер («минимум десять лет заключения», а «как правило — смертная казнь» без права применения амнистии), но даже употребил сам этот термин («драконовский»!), увязав с «социалистическим характером» карательных акций, необходимых для укрепления нового общественного строя.
Проект закона, подготовленный, видимо, Кагановичем на основании писем Сталина, был разослан членам Политбюро 1 августа 1932 г. Генсек дополнил и уточнил редакцию преамбулы (сохранился автограф его правки). 7 августа Политбюро утвердило этот текст29.
Юридическая безграмотность закона просматривается не только в отсутствии дифференциации мер наказания (10 лет тюрьмы или расстрел предусматривались за любое хищение социалистической собственности — малое или большое), но и в игнорировании известной правовой нормы «закон обратной силы не имеет». Инструкция по его применению, утвержденная 16 сентября 1932 г., допускала применение установленных репрессивных мер до его издания, «в случае, когда преступления имеет общественно-политическое значение» (док. № 169).
Через три дня после публикации закона Сталин писал Кагановичу: «Декрет об охране социалистической собственности, конечно, хорошо и он скоро возьмет свое действие». Каганович в феврале 1933 г. в докладе на I Всесоюзном съезде колхозников-ударников не удержался от патетики. Это, утверждал он, «великий закон. Такие законы живут десятками и сотнями лет». А применительно к нашей стране ограничился более прагматичной оценкой, подчеркнув, что, опираясь на «великий закон», «мы показали, что государство тот хлеб, который оно намечает по плану, заготовит»30.
Суждения крестьян, естественно, были иными. Недаром в спецсправке ОГПУ отмечалось, что они, эти суждения, («отрицательные») «как правило, в своем большинстве исходят от антисоветского элемента». А эти «антисоветчики» разъясняли властям, что «в свободной стране» нельзя расстреливать людей «за то, что им жрать нечего»; что «они вынуждены идти воровать»; что «жизнь становится невозможной, взять хлеба негде, да и заработать не можешь». Основные исполнители закона, т.е. крестьяне, обратили внимание на то, что в «постановлении обойден вопрос о кражах у единоличника»; «спрашивают очень строго почему-то только за государственное и общественное имущество» (см. док. № 170).
Постановление от 7 августа прежде всего было нацелено на решение проблемы хлебозаготовок, без реализации которой программа индустриализации превращалась в несбыточную мечту. В конце 20-х годов Сталин и его единомышленники исходили из того, что, как только основная масса крестьян вступит в колхозы, хлебная проблема будет решена. И, казалось, эти расчеты оправдывались. В 1930 г., к исходу которого более половины крестьянских хозяйств основных зерновых районов были коллективизированы, удалось собрать неплохой урожай — по официальным данным рекордный — 835,4 млн ц, в действительности — не более 780 млн. В мае 1932 г. Управляющий ЦУНХУ В.В.Осинский уточнил, что первоначальная цифра — «формальный сбор», поскольку не были учтены потери зерна при уборке (см. док. № 136). Тем не менее государственные заготовки достигли 221,4 млн ц, в 2 раза превысив показатели 1928 г. На волне этих достижений были сделаны далеко идущие выводы о том, что партия на основе колхозов и совхозов «успешно разрешила в основном зерновую проблему» — так было записано в резолюции XVI съезда партии по отчету ЦК ВКП(б)31.
Однако программа «больших скачков» в сельском хозяйстве, не подкрепленная материальными ресурсами, оторванная от реальных процессов в деревне, провалилась. В последующие годы, как и следовало ожидать, началось падение валовых сборов зерна (по уточненным данным ЦУНХУ в 1931 г. было собрано 694,8 млн ц, в 1932 г. — 698,7 млн) — отчасти из-за неблагоприятных погодных условий в некоторых зерновых районах, но главным образом по субъективным причинам — отсутствие у колхозников какой-либо заинтересованности в производительном труде в общественном хозяйстве. Возникли огромные трудности по реализации непосильных для крестьян хлебозаготовительных планов, которые в связи с потребностями индустриализации все время росли. Реальные возможности хлеборобов при этом почти не учитывались.
Возмущение и протесты колхозников в период уборки зерна вызывало применение так называемого «конвейерного метода». Дабы уберечь от расхищения скошенный хлеб и быстрее выполнить «первую заповедь», запрещалось скирдование. Следовало немедленно его обмолачивать и, минуя колхозные амбары («по конвейеру»), свозить на заготовительные пункты. На практике так не получалось, «конвейер» все время буксовал, а разбросанный по всему полю хлеб портился и гнил в ожидании обмолота. Не случайно поэтому потери зерна при уборке в 1930 — 1931 гг., по данным НК РКИ, достигали более 20% от валового урожая.
«В прошлом году, — говорил на июньском (1931 г.) Пленуме ЦК ВКП(б) председатель Колхозцентра Т.А.Юркин, — мы бросились на знаменитый газетный клич «конвейер» без разума и головы до тех пор, пока не погиб хлеб». «Разум и голова» тут не причем: противников «конвейера», как пояснил далее Юркин, обвиняли в правом уклоне (см. док. № 46). Разум не возобладал и в 1931 г. В постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об уборочной кампании 1932 г.» от 5 июля 1932 г. применение «конвейерного метода» уборки, отказ от скирдования всего скошенного хлеба были отнесены к коренным недостаткам уборочных кампаний 1930 и 1931 гг.32
27 июля 1931 г. Политбюро ЦК ВКП(б) дало указание руководителям зерновых районов «воспретить всякую дискуссию о хлебофуражном балансе и о плане хлебозаготовок», ибо «преподанный план считается окончательным», и «всякие разговоры о пересмотре плана» воспрещаются. Позже была найдена более сильная формулировка: требовалось «безусловное выполнение плана на все сто процентов», повторяющаяся неоднократно. А 15 октября 1931 г. Политбюро отменило бронирование фуражных фондов до выполнения хлебозаготовок и потребовало «величайшей экономии и ограничения» при создании семенных фондов, конечно же тоже после выполнения хлебозаготовительного плана (см. док. № 56, 58, 75). Нашли, как говорится, на чем экономить. Но и это не предел фантазии кремлевских законодателей. И января 1932 г., то же Политбюро обязало ЦК компартий республик, крайкомы и обкомы «по выполнению установленного для области (края, республики) годового плана хлебозаготовок продолжать заготовки сверх плана (выделено мною. — И.З.)» (док. № 93). Иначе говоря, были негласно введены «встречные планы», особенно возмущавшие крестьян.
В таких условиях крестьяне, что вполне естественно, оказывали хлебозаготовительным органам значительное противодействие, стремились утаить от них часть выращенного урожая, расхищали его. Колхозно-кооперативные органы не могли решить эту проблему, оказались «не на высоте». Процесс огосударствления этой системы, начатый весной 1930 г., потребовал завершения, что произошло после принятия 11 марта 1931 г. постановления правительства «О реорганизации системы сельскохозяйственной кооперации». Были ликвидированы такие ее самодеятельные органы управления как Колхозцентр, Трактороцентр, Союз Союзов сельскохозяйственной кооперации, функции которых перешли к государственным структурам — Наркомзему, Наркомснабу, Наркомсовхозу и т.д. Политбюро утвердило текст этого постановления месяцем раньше — 15 февраля33.
В планах хлебозаготовок особое внимание уделялось экспорту зерна. Так, в постановлении Политбюро от 29 августа 1930 г. подчеркивалось: «Необходимо помнить, что своевременность выполнения установленного плана хлебозаготовок связана с осуществлением экспортного плана, имеющего исключительное значение для обеспечения развертывания в стране промышленного строительства и прежде всего индустриальных гигантов (Магнитстрой, Челябинстрой и т.д.)». Инициатором принятия этого постановления был Сталин. 24 августа он писал Молотову из Сочи: «Микоян сообщает, что заготовки растут, и каждый день вывозим хлеба 1 — 1,5 млн пудов. Я думаю, что этого мало. Надо поднять (теперь же) норму ежедневного вывоза до 3 — 4 млн пудов минимум. Иначе рискуем остаться без наших новых металлургических и машиностроительных (Автозавод, Челябзавод и пр.) заводов... Словом, нужно бешено форсировать вывоз хлеба». Действовали, как при царе, по принципу: «не доедим, а вывезем». В 1930 г. вывезли 4,8 млн. т, в 1931 г., не смотря на недород, — 5,2 млн34
Широко применялся метод аврала. В цитируемом нами постановлении Политбюро, например, читаем: «ЦК самым категорическим образом ставит перед местными партийными организациями задачу немедленного перелома в хлебозаготовках». А для этого надо «бросить все силы из областных (краевых, республиканских и других промышленных центров) в наиболее важные хлебозаготовительные районы и организовать ударную кампанию обмолота хлеба, лежащего на полях — как колхозов, так и единоличных хозяев — для немедленной сдачи государству»; «немедленно отозвать из отпусков всех руководящих работников краевых (областных, республиканских) и районных организаций и поставить работу всех органов, ведающих хлебозаготовками, посевной кампанией и коллективизацией, на боевую ногу».
Если и это не действовало, создавали чрезвычайные районные штабы при сельсоветах. В мае 1932 г. Наркомат юстиции информировал ЦК ВКП(б), что в ходе хлебозаготовительной кампании грубо нарушается «революционная законность». В Западной области, например, «по всем сельсоветам была введена система ночных штурмов». Бригады комсомольцев «ходили по селам, стучали в окна.., проводили обыски», избивали крестьян. На Северном Кавказе создавались «дружины по изъятию огородных участков» у тех, кто отказывался сдавать хлеб в счет «твердого задания». Установки на «ночные штурмы» обычно исходили от райкомов партии (см. док. № 137).
В 1931 г. по сравнению с 1930 г. произошло значительное снижение урожайности и валовых сборов зерна. Недород поразил пять основных хлебопроизводящих районов Северо-Востока страны (Зауралье, Башкирию, Западную Сибирь, Поволжье, Казахстан). Однако огромные продовольственные трудности в сельских районах возникли главным образом потому, что государственные заготовки хлеба не только на были сокращены по сравнению с более урожайным 1930 г., но даже повышены, колхозам пришлось вывезти на элеваторы не только товарное, но и значительную часть продовольственного зерна. Многие колхозники остались без хлеба, голодали. Об этом свидетельствуют многочисленные письма крестьян, в том числе лично Сталину (см., напр., док. № 149).
О реакции Сталина на эти письма можно судить по его репликам и выступлениям на проходивших в это время пленумах ЦК партии, директивам местным партийным органам в связи с хлебозаготовками. В конце октября 1931 г. состоялся Пленум ЦК ВКП(б), на котором заслушивались сообщения секретарей областных, краевых и республиканских партийных организаций (С.В.Косиора, Б.П.Шеболдаева, И.М.Варейкиса, М.М.Хатаевича, В.В.Птухи и др.) о ходе выполнения плана хлебозаготовок. Просьбы секретарей Средне-Волжского и Нижне-Волжского крайкомов Хатаевича и Птухи о сокращении хлебозаготовок в связи с недородом (при этом приводились конкретные данные об урожайности, расчеты хлебофуражных балансов) Сталин отверг в резкой форме, поиронизировав над тем, «какими точными в последнее время» стали секретари, манипулирующие данными об урожайности. Косиор же, видя такую реакцию вождя, хотя и привел данные о том, что Украина 26 октября заготовила всего 306 млн пуд., или 60% плана, заявил: «План, безусловно, реальный, выполнимый без всяких особых жертв со стороны крестьянства. Благоприятная основа — коллективизация». Он обрушился с критикой на председателей — 25-тысячников, которые «часто не только оказываются в плену, но и сами стоят во главе утайщиков». Одного из них, сообщил он, исключили из партии за то, что говорил колхозникам: «Вас хотят ограбить, не сдавайте хлеб». «Среди 25-тысячников, — по его мнению, — оказался целый ряд чуждых элементов (это о рабочих «от станка»! — И.З.), приходится ломать такие настроения. Воровство носит классовый характер, им командует кулак и его агент». В данном случае «агентом» оказался председатель колхоза, бывший рабочий.
А.И.Микоян, возглавлявший Наркомат снабжения СССР (т.е. непосредственно, лично отвечавший за снабжение населения продуктами питания), подводя итоги заслушанным сообщениям, подчеркнул: «Вопрос не в нормах, сколько останется на еду и прочее — главное заключается в том, чтобы сказать колхозам: в первую очередь выполни государственный план, а потом удовлетворяй свой план» (док. № 76). Вскоре после Пленума (5 декабря 1931 г.) Сталин и Молотов направили крайкомам и обкомам партии телеграмму, в которой потребовали применения к колхозам, не выполнившим план хлебозаготовок, таких репрессивных мер, как досрочное взыскание всех кредитов, прекращение обслуживания МТС, принудительное изъятие имевшегося зерна (в том числе и семенного) и др35.
1932 г. с точки зрения погодных условий не предвещал ничего катастрофического. Правда, засухе подверглись некоторые районы Украины, Северного Кавказа, Нижнее Поволжье, где урожайность зерна в колхозах (амбарные сборы) упала до 3,7 — 4 ц с га36. Однако по сравнению с 1931 г. недород был значительно меньше. Это отметил и Сталин в речи на январском Пленуме ЦК 1933 г.: «Никто не может отрицать, что валовой сбор хлебов в 1932 г. был больше, чем в 1931 г., когда засуха в пяти основных районах Северо-Востока СССР значительно сократила хлебный баланс страны. Конечно, мы и в 1932 году имели некоторые потери урожая вследствие неблагоприятных климатических условий на Кубани и Тереке, а также в некоторых районах Украины. Но не может быть сомнения в том, что эти потери не составляют и половинной доли тех потерь, которые имели место в 1931 году в силу засухи в северо-восточных районах СССР»37. И общий валовой сбор зерна в стране в 1932 г. был несколько выше, чем в предыдущем. Однако потери урожая по-прежнему оставались очень большими.
Уже летом обнаружилось серьезное отставание по сдаче хлеба трех важнейших зерновых районов — Украины, Северного Кавказа и Нижней Волги, которые поразила засуха. В предыдущем году именно они, как наиболее благополучные, должны были выполнять повышенные обязательства по сдаче хлеба («встречный план») и поэтому не смогли себя обеспечить хлебом до нового урожая. Теперь, в условиях засухи, крестьяне остро ощущали надвигающуюся беду и всеми правдами и неправдами оттягивали выполнение хлебозаготовок, не надеясь на обещанное авансирование в ходе уборки. Они оказывали значительное противодействие хлебозаготовительным органам, стремясь утаить от них часть выращенного урожая, расхищали его.
Между тем в конце августа — начале сентября 1932 г. ЦК ВКП(б) с большим опозданием обращается к проблемам коллективизации и сельского хозяйства в районах Крайнего Севера и в Казахстане в связи с крайним обострением ситуации на почве грубейших ошибок и перегибов. В томе публикуется постановление Политбюро от 1 сентября 1932 г. «Об извращениях политики партии на Крайнем Севере». Был утвержден текст письма Ленинградскому, Уральскому, Якутскому обкомам, Северному, Западно-Сибирскому и Дальневосточному крайкомам партии «Об отсутствии руководства, контроля и о грубейших извращениях политики партии на Крайнем Севере». Отмечалось, в частности, что в регионе без учета его специфики местными партийными и советскими организациями проводилась сплошная коллективизация в форме промысловой артели и даже коммуны при полном игнорировании простейших форм производственного кооперирования. При обобществлении коров, оленей, собак и охотничьего инвентаря применялись административные методы, грубо нарушался принцип добровольности. Политбюро потребовало сурово наказать «всех загибщиков» вплоть до исключения из партии (см. док. № 165). Однако время для исправления «грубейших извращений» было упущено, повторялась ситуация, аналогичная той, которая сложилась после постановления ЦК ВКП(б) от 26 марта 1932 г. «О принудительном обобществлении скота». Многих голов «обобществленных» оленей и коров уже не было в наличии, а руководители колхозов и совхозов не горели желанием возвращать скот прежним владельцам, тем более такую «мелочь» как ружья, капканы, собаки, утварь жилищ (чумов), которые тоже обобществлялись.
Примерно сходная картина с «исправлением ошибок» при коллективизации наблюдалась и в Казахстане. Постановление Политбюро «О сельском хозяйстве и, в частности — животноводстве, в Казахстане» было принято 17 сентября 1932 г. Хотя преамбула обращала внимание Казкрайкома на то, что задачи хозяйственного и поселкового оседания, как и коллективизации, могут быть успешно выполнены только на основе добровольного и широкого участия в них бедняцко-середняцких масс, прямой критики крайкома постановление не содержало. Более того, подчеркивалось, что «ЦК признает правильной линию крайкома по постепенному оседанию кочевого и полукочевого казахского населения», а достижения в этой области определялись тем, что было переведено на оседание 200 тыс. казахских хозяйств, посевные площади которых составили половину всех посевов республики.
В виде уступки перешедшим на оседлость хозяйствам было разрешено увеличить численность индивидуального скота до 2 — 3 коров, 10 — 20 голов овец и столько же свиней на хозяйство. Рекомендовалось организовывать поселковое расселение с постройками европейского типа. В кочевых и полукочевых районах основной формой («наиболее удобной») объявлялись тозы, а в индивидуальном пользовании членам товариществ разрешалось иметь до 100 голов овец, 8—10 голов рогатого скота, 3 — 5 верблюдов, 8—10 табунных лошадей. Эти хозяйства освобождались от государственных налогов и обязательных платежей; на 2 года освобождались от централизованных ското- и хлебозаготовок. Правительство должно было предоставить кредит для закупки рабочего скота и организации МТС и МСС. Отпускалось 2 млн пуд. зерна для продовольственной помощи и семенной ссуды (см. док. № 172).
Серьезные недостатки и пробелы этого документа отметил зам. председателя СНК РСФСР Т.Р.Рыскулов в докладной записке Сталину от 6 октября 1932 г. (см. док. № 183). «При правильности линии на оседание казахов, — писал он, — на практике это дело сводится к насаждению земледелия с вытеснением животноводства в животноводческих районах, где земледелие не может быть рентабельным ввиду скудости осадков и где оседание кочевников должно быть связано в основном с развитием животноводства». К тому же, считал автор, не учитываются «действительные результаты огромной убыли скота и состояния оседания казахов».
В записке приводились данные всесоюзной переписи скота в феврале 1932 г., согласно которым поголовье в республике по сравнению с 1928 г. сократилось на 83% (с 32 млн до 5,4 млн голов), в том числе овец — на 88%, коров — на 86%. А это означало, что установленные в постановлении ЦК нормы индивидуального скота на хозяйство нереальны, их нельзя обеспечить. Большинство кочевых и полукочевых хозяйств, пояснял автор, никакого индивидуального скота не имеют, «многим казахам просто не из чего начать разводить скот». Они не имеют огородов, птиц, а посевы зерновых культур дают низкую урожайность. 3/4 всех доходов были скотоводческими, а теперь они «почти все вычеркнуты». Половина казахов кочуют вне своих районов, большинство живет под открытым небом, голодает, нищенствует.

2 Трагедия советской деревни Коллективизация и раскулачивание Том 3

Разрешение увеличить поголовье индивидуального скота, считал Рыскулов, необходимо подкрепить реальными мерами: возвратить часть обобществленных коров и мелкого скота, снизив процент обобществления до 25% вместо 50%; в кочевых и полукочевых районах распустить все колхозы; установить, начиная с 1933 г. в течение трех лет, покупку в сопредельных странах (Западный Китай и др.) ежегодно по 1 млн голов овец для раздачи населению на условиях возврата государству по истечении двух лет.
Заместитель главы правительства России пояснил, в каком состоянии находятся 200 тыс. казахских хозяйств, переведенных на оседлость, что так восхитило авторов постановления. Хотя посевные площади их растут, урожайность крайне низка; полеводство в ряде мест невыгодно из-за плохого качества земли и недостатка влаги; около 30% хозяйств откочевало обратно, а реально осело на новых местах 50 тыс. (25%) хозяйств; поголовье овец сократилось на 88%, крупного рогатого скота — на 75. Он предложил сделать упор на пастбищном, отгонном животноводстве, предусматривавшем после пастьбы весною, пока еще есть трава, направление скота на горные и пригорные пастбища, ибо в противном случае потребуется огромное количество хлеба и концентрированных кормов. «Без перегонов на пастбища нельзя обойтись и в Северном Казахстане».
Рыскулов настаивал на отмене постановления Казкрайкома и Казахского Совнаркома от 25 декабря 1931 г., согласно которому оседание всего казахского населения должно было закончиться к концу 1933 г. и должны быть созданы укрупненные, европейского типа, поселки на одном массиве в 500 хозяйств. Он подчеркивал, что главным стержнем народного хозяйства Казахстана является животноводство, которым занимается 75% населения и которое дает половину всей валовой продукции сельского хозяйства. «Наилучшее развитие этой отрасли... будет иметь решающее значение на всенародное хозяйство, на поднятие благосостояния и благополучие большинства населения Казахстана». В сопроводительной записке к документу автор назвал Казахстан «первой животноводческой базой СССР», которая «в корне подорвана» и убыль скота продолжается.
Таким образом, отталкиваясь от постановления Политбюро от 17 сентября 1932 г., Рыскулов предложил реальную программу восстановления и развития животноводства в Казахстане, решения проблемы откочевников, ликвидации последствий голодомора 1932 — 1933 гг., жертвами которого стали около 2 млн коренных жителей38. Однако ее реализация оказалась возможной (в той или иной мере) только после ухода с поста секретаря Казкрайкома Голощекина, занимавшего его вплоть до конца 1933 г. Сталин и после принятия постановления по Казахстану продолжал ему доверять. В январе 1933 г. Голощекин на Пленуме ЦК, отчитываясь о досрочном выполнении первой пятилетки, отметил большие достижения Казахстана в результате коллективизации (см. док. № 254).
Казахстанская проблема несколько отвлекла кремлевские власти от проблем хлебозаготовок, которые постоянно о себе напоминали. 27 ноября 1932 г. Сталин созвал объединенное заседание Политбюро ЦК и Президиума ЦКК ВКП(6). В своем выступлении он заявил, что хлебозаготовительные трудности объясняются прежде всего «злостным саботажем» со стороны крестьян, сознательным вредительством, которые надо преодолеть с помощью чрезвычайных (репрессивных) мер. При этом он исходил из того, что хотя большинство колхозного крестьянства «является опорой советской власти в деревне», «это еще не значит, что среди колхозников и колхозов не может быть отдельных отрядов, идущих против советской власти, поддерживающих вредителей, поддерживающих саботаж хлебозаготовок», и «было бы глупо, если бы коммунисты... не ответили на удар этих отдельных колхозников и колхозов сокрушительным ударом». Он выразил уверенность, что «вредительство в колхозах и саботаж хлебозаготовок сыграют, в конце концов, такую же благодетельную роль.., какую сыграл «шахтинский процесс» в области промышленности», послужит таким же «поворотным пунктом в деле развертывания революционной бдительности наших сельских и районных коммунистов и организации большевистских кадров в колхозах и совхозах» (док. № 217).
В ответе на одно из писем М.А.Шолохова, протестовавшего против массовых репрессий на Северном Кавказе в ходе хлебозаготовок, генсек пошел еще дальше, заявив (6 мая 1933 г.): «Хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили «итальянку» (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию — без хлеба... по сути дела вели «тихую» войну с советской властью. Войну на измор...» (док. № 317).
Таким образом обвинение было предъявлено всему крестьянству, вождю в данном случае изменил даже «классовый подход». Тем самым обосновывались и оправдывались тягчайшие репрессии, которые обрушились на всех хлеборобов. А основная причина провала хлебозаготовок, по мнению Сталина, — крестьянский саботаж. Не даром этот термин сопровождался восклицательным знаком. Против саботажа и был направлен очередной, «теоретически» обоснованный, «сокрушительный удар».
В своих публичных выступлениях Сталин не позволял столь резких антикрестьянских выпадов. Более того, в речи «О работе в деревне» на январском пленуме 1933 г. он даже заступился за хлеборобов, заявив, что «совершенно неверно и безусловно несправедливо» взваливать на них всю ответственность за затруднения с хлебозаготовками». «Крестьяне тут не причем... Ответственность целиком падает на коммунистов», которые, якобы не учли новой обстановки в деревне, созданной объявлением колхозной торговли хлебом. «С первых же дней уборки, еще в июле месяце 1932 г., они должны были всемерно усилить и подгонять хлебозаготовки». А вместо этого, «стали подгонять образование всякого рода фондов в колхозах, усиливая тем самым сдержанность сдатчиков хлеба в деле выполнения их обязанностей перед государством».
Такого рода обвинения против коммунистов, всех местных руководителей деревни (может быть за отдельными, крайне редкими исключениями) не подтверждаются публикуемыми в томе многочисленными документами. Тем более, что в постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 6 мая 1932 г. «О плане хлебозаготовок из урожая 1932 г. и развертывании колхозной торговли хлебом» было четко разъяснено, что колхозам и колхозникам предоставляется полная возможность беспрепятственной продажи излишков своего хлеба с 15 января 1933 г. «после выполнения хлебозаготовительного плана и образования семенных фондов (выделено мною. — И.3.)»39. Проигнорировать эту директиву местные руководители не могли, тем более, что Политбюро постоянно напоминало им о «первой заповеди», требуя ее неуклонного выполнения.
Основными проводниками объявленных Сталиным репрессий, их надежным механизмом были чрезвычайные комиссии, направленные осенью 1932 г. в основные зерновые районы. Решение об их создании на Украине и Северном Кавказе было принято Политбюро ЦК ВКП(б) 22 октября 1932 г. «в целях усиления хлебозаготовок»; первую из них возглавлял В.М.Молотов, вторую — Л.М.Каганович. Персональный состав северокавказской комиссии был определен в начале ноября, в нее вошли: М.А.Чернов (комитет заготовок), Т.А.Юркин (наркомат совхозов), А.И.Микоян (наркомат снабжения), Я.Б.Гамарник (политуправление РККА), М.Ф.Шкирятов (ЦКК ВКП(б)), Г.Г.Ягода (ОГПУ), А.В.Косарев (ЦК ВЛКСМ). Перед комиссией Кагановича ставилась задача «выработать и провести меры по слому саботажа сева и хлебозаготовок, организованного контрреволюционными кулацкими элементами на Кубани».
В комиссию Молотова были включены Калманович, Саркис, Маркевич, Кренцель; фактически в ее работе принимал участие и Каганович — секретарь ЦК ВКП(б), а с 15 декабря 1932 г. — и заведующий сельскохозяйственным отделом ЦК (см. док. № 228). 28 ноября в качестве уполномоченного ЦК и СНК по хлебозаготовкам в Нижнее Поволжье был направлен секретарь ЦК ВКП(б) и КП(б)У П.П.Постышев, а в декабре во главе с ним была сформирована комиссия, куда вошли также Зыков, Гольдин и Шкляр (см. док. № 233).
Столь представительный и масштабный состав северокавказской комиссии предопределил ее ведущее положение. Разработанные ею под руководством Кагановича меры по слому саботажа хлебосдатчиков являлись своего рода эталоном и для других комиссий.
Для Казахстана, входившего в состав РСФСР на правах автономной республики, чрезвычайная комиссия не создавалась, ее функции, по существу, выполнял крайком партии, возглавляемый Ф.И.Голощекиным. Именно под его руководством проводился губительный для республики курс на сплошную коллективизацию, реализовывалась авантюристическая программа «большого скачка» в животноводстве, а в северных областях — и в зерновой отрасли. Поэтому очень кстати оказались «наработки» Кагановича.
Опираясь на обкомы и крайкомы партии, а на Украине — на ЦК и Политбюро КП(б)У, комиссии осуществляли комплекс репрессивных мер по отношению к колхозам, деревням и станицам, уличенным в «злостном саботаже» хлебозаготовок. Их заносили на «черную доску», что означало: 1) немедленное прекращение подвоза товаров, полное свертывание кооперативной и государственной торговли с вывозом из магазинов всех наличных товаров; 2) полное запрещение торговли как для колхозников, так и для единоличников; 3) прекращение всякого рода кредитования и досрочное взыскивание кредитов и других финансовых обязательств; 4) проведение чистки колхозных, кооперативных и государственных аппаратов от «враждебных элементов»; 5) изъятие органами ОГПУ организаторов саботажа хлебозаготовок (см, док. № 192, 207, 219). По существу, это означало полную блокаду «провинившихся» сел, станиц и деревень.
Каганович осуществил на Кубани такую дикую меру, как поголовное выселение (депортацию) всех жителей казачьих станиц, упорствующих в «саботаже» , на Север и заселение их колхозниками с Севера и демобилизованными красноармейцами. Среди этих станиц — Полтавская, Медведовская и Урупская (в них проживало 47,5 тыс. человек, а было выслано — 45,6 тыс.), первая их которых была переименована в Красноармейскую (ее заселили демобилизованными красноармейцами), а Урупская — в Советскую. Всего же на «черную доску» было занесено 15 казачьих станиц (см. док. № 199, 234, 244, 247).
При участии Молотова в ноябре 1932 г. была разработана инструкция «Об организации хлебозаготовок в единоличном секторе Украины». Она предусматривала лишение единоличников, «злостно уклоняющихся от выполнения плана хлебозаготовок», земельных наделов, в том числе и усадебной земли, с выселением их владельцев за пределы районов и даже области. Среди первых «чернодосочников» на Украине оказались села Вербка и Гавриловка Днепропетровской области, Лютеньки и Каменные Потоки Харьковской области, Святополоцкое и Пески Одесской области (см. док. № 202, 207, 219, 220). На Нижней Волге на «черную доску» в декабре 1932 г. были занесены 19 сельсоветов семи районов и несколько колхозов (см. док. № 227).
Казахский крайком ВКП(б) 7 декабря 1932 г. принял постановление, «аналогичное постановлению Северо-Кавказского крайкома». Отстающий по хлебозаготовкам 31 район был занесен на «черную доску» со всеми вытекающими отсюда последствиями (см. док. № 221).
Карательные меры комиссий были поддержаны и усилены принятым на заседании Политбюро ЦК 14 декабря 1932 г. постановлением «О хлебозаготовках на Украине, Северном Кавказе и в Западной области». Заслушивались доклады Косиора, Шеболдаева и Румянцева. Первые двое были обвинены в «отсутствии революционной бдительности». Было выдвинуто требование «решительно искоренить контрреволюционные элементы путем арестов, заключения на длительный срок, не останавливаясь перед применением высшей меры наказания». «Саботажники хлебозаготовок с партбилетом в кармане» были названы злейшими врагами партии, рабочего класса и колхозного крестьянства (док. № 226).
Инициаторами применения таких карательных мер против коммунистов были Каганович и Шкирятов. 2 — 3 ноября 1932 г. члены комиссии Кагановича обсуждали совместно с членами Северо-Кавказского крайкома проект постановления крайкома «О ходе хлебозаготовок и сева по районам Кубани», которое было принято 4 ноября (док. № 192). Первый секретарь крайкома Б.П.Шеболдаев предложил: «Снизить план хлебозаготовок, а потом со всей жестокостью бороться за его проведение». Каганович не согласился: «Мы не можем пойти на скрупулезные расчеты баланса хлеба, это будет означать отказ от хлебозаготовок». Шкирятов исходил из того, что «у секретарей парторганизаций притупилась классовая бдительность», а поэтому «надо чистить станичные ячейки и районные организации». Каганович в этой связи привел такой аргумент: «ОГПУ дало богатый материал о разложении и перерождении ряда сельских коммунистов... От обороны надо перейти к наступлению. Почему мало хлеба?», — спросил он, обращаясь к членам крайкома. И ответил: «Потому, что слабо работаете»40.
В постановлении бюро крайкома записали так: «Обязать райкомы покончить с примиренческим отношением к вопиющим антибольшевистским поступкам части коммунистов, прямым образом сомкнувшихся с кулацкими организаторами контрреволюционного саботажа, ставших рупором классового врага в рядах партии, тем самым ставшим на путь измены партии, — и принять решительные меры борьбы с ними как предателями рабочего класса». Нетрудно заметить, что некоторые формулировки этого пункта постановления перекликаются с формулировками постановления ЦК ВКП(б) от 14 декабря 1932 г. «О хлебозаготовках на Украине, Северном Кавказе и в Западной области» (док. № 226).
А 2 ноября Каганович, выступая на совещании секретарей сельских райкомов партии, открыто угрожал казачеству выселением: «Надо чтобы все кубанские казаки знали, как в 1921 г. переселяли терских казаков, которые сопротивлялись советской власти. Так и сейчас — мы не можем, чтобы кубанские земли, земли золотые, чтобы они не засевались... чтобы на них плевали... вам не нравится здесь работать — мы переселим вас»41.
В то же время документы показывают, что некоторые члены чрезвычайных комиссий, руководители краев и областей, пытались в той или иной мере смягчить предписанные сверху репрессивные меры, заступиться за крестьян. Так, в постановлении Нижне-Волжского крайкома от 18 декабря 1932 г., принятом совместно с комиссией Постышева, отмечалось, что решение М.-Сердобинского РИКа об административном изъятии хлеба у единоличников, заработанного в колхозах, «крайком считает неправильным», потребовав «добиться возврата хлеба», а также и незаконно отобранного у крестьян скота. Крайком предложил райкомам проверять, не было ли таких фактов и в других колхозах и «всех виновных в этом деле привлечь к ответственности». Было категорически запрещено занесение на «черную доску» колхозов постановлением райкомов и РИКов без рассмотрения и утверждения в каждом отдельном случае крайкомом и крайисполкомом. В категорической форме предложено: все колхозы, занесенные на черную доску постановлением райкома и РИКа, снять с черной доски с опубликованием в печати. Было решено в отстающие районы перебросить дополнительно молотилки и тракторы, послать ремонтные бригады. Было одобрено и разослано на места как директива крайкома и крайисполкома письмо Постышева секретарю Нижне-Чирского райкома, в котором предлагалось при проведении досрочных взысканий с колхозников иметь в виду, что «в колхозах есть люди, добросовестно работавшие... бывшие красные партизаны... этих людей трогать не надо» (док. № 234).
Примечательна полемика между Молотовым и Хатаевичем — секретарем ЦК КП(б)У в ноябре 1932 г. В опубликованной брошюре Хатаевич писал, что в колхозах государство должно заготовлять «не хлеб вообще, а товарный хлеб». Молотов резко возражал: «Ваша позиция в корне неправильная, небольшевистская», ибо «нельзя нужды государства ставить на десятое и даже на второе место... Вам надо поправить свою ошибку... и вести работу по-большевистски» (док. № 214, 215).
Каганович полностью разделял такой подход. 23 декабря 1932 г. он с заместителем председателя комитета заготовок Черновым направил телеграмму Сталину с просьбой отменить постановление ЦК КП(б)У от 18 сентября, разрешающее только с санкции облисполкомов перечислять в хлебозаготовки семенные фонды. «Заботы» о фондах, в том числе и семенных, — говорилось в телеграмме, — серьезным образом тормозят и портят дело хлебозаготовок». Сталин ответил в тот же день, сообщив, что постановлением ЦК ВКП(б) директива ЦК КП(б)У была отменена (см. док. № 237). 29 декабря при участии Кагановича Политбюро ЦК КП(б)У принимает директиву райкомам и обкомам партии, в которой колхозам, не выполняющим хлебозаготовки, предписывается сдать «все имеющееся зерно, в том числе и так называемые (выделено мною. — И.З.) семенные фонды». Вывоз всех семенных фондов предлагалось произвести на протяжении 5 — 6 дней. Всякая задержка рассматривалась как саботаж хлебозаготовок со стороны районного» руководства со всеми вытекающими отсюда последствиями 42.
Заметим, что в данном случае Каганович проявил «заботу» о реализации хлебозаготовительного плана Украины. Что же касается Северного Кавказа, за который он отвечал непосредственно как председатель чрезвычайной комиссии, то проблема семян здесь решалась «по-большевистски». 15 января 1933 г. крайком партии констатировал, что план хлебозаготовок «был выполнен к 15 января 1933 г.», но при этом «в выполнение плана был внесен собранный краевой семфонд»43. На Украине, даже с учетом передачи хлебозаготовителям семенного и потребительских фондов и некотором (вынужденном) снижении плана хлебозаготовок, он «был провален», что зафиксировано в постановлении ЦК ВКП(6) от 24 января 1933 г. и на февральском (1933 г.) пленуме ЦК Компартии Украины. В то же время в конце 1932 — начале 1933 г. Сталин и его единомышленники делали попытки спасти положение, окончательно сломить сопротивление саботажников хлебозаготовок и спекулянтов, наказать тех, кто вел «тихую войну» с советской властью. Однако ситуация в деревне стала меняться. С осени 1932 г. когда появились первые признаки голода (здесь свою роль несомненно сыграли чрезвычайные комиссии) и особенно зимой-весной 1933 г., когда он достиг кульминации.
Крестьянское движение в районах, охваченных голодом, все больше и больше приобретает характер пассивного сопротивления (порча колхозного имущества, хищения, отказ от работы и т.п.). Но следует иметь в виду, что хищения урожая («стрижка колосков») в большинстве случаев совершались голодными людьми, нередко детьми, а на работу многие из них не могли выходить из-за ослабления организма, дистрофии, эпидемических заболеваний. Эта ситуация была оценена в известном «теоретическом» обобщении Сталина в январе 1933 г. как переход классового врага, прежде всего кулачества, к «новой тактике» — «от прямой атаки против колхозов к работе тихой сапой». Но дело в другом: волна массовых репрессий в период хлебозаготовок, драконовский Закон от 7 августа 1932 г., а затем и голод, невиданный по своим масштабам и последствиям, привели к тому, что активное крестьянское сопротивление было сломлено. По мнению некоторых историков, «великий голод» «нанес смертельный удар по крестьянству», стал «концом крестьянского движения в России... и концом России как крестьянской страны». С этим вряд ли можно согласиться44.
Сталин безусловно был хорошо осведомлен о трагическом положении деревни, но действовал, как всегда, не в интересах крестьян (не во спасение их). Отнюдь не случайно совпали, например, такие события, как поток закрытой информации, в том числе и в письмах крестьян на его имя, о начале массового голода в деревне, и принятие ЦИК и СНК СССР 27 декабря 1932 г. постановления о введении в СССР паспортной системы (для «всех» граждан за исключением крестьян!). В Политбюро проект постановления был представлен 14 декабря председателем комиссии Политбюро по разработке этого документа секретарем ЦИК СССР А.С.Енукидзе. Характерно само название сопроводительного письма председателя «О паспортной системе и разгрузке городов от лишних элементов». «Лишние элементы» — это, конечно, крестьяне, бежавшие в город в поисках работы и пропитания. Резолюция Сталина гласила: «Надо поторопиться с паспортной системой». К названию документа «Постановление ЦИК и СНК СССР об установлении паспортной системы по Союзу ССР» он приписал «и обязательной прописке паспортов». А председатель комиссии так обосновал основное назначение документа: «Необходимо предотвратить неконтролируемое перемещение по стране огромных масс сельского населения»45. Проведение паспортизации было поручено органам милиции под руководством ОГПУ, при котором было создано Главное управление рабоче-крестьянской милиции.
Менее чем через месяц после принятия постановления о паспортной системе, 22 января 1933 г., появился еще один документ — строго секретная директива Сталина и Молотова о запрещении массового выезда голодающих крестьян из Северного Кавказа и Украины в западные и центральные районы страны, Поволжье (док. № 258). Директива была написана собственноручно Сталиным (сохранился автограф) и первоначально подписана только им. После перепечатки, явно по указанию автора, появилась еще подпись Молотова как председателя СНК. Это один из немногих документов (после Закона от 7 августа 1932 г.), свидетельствующий о прямом, практическом участии Сталина в организации массового голода 1932—1933 гг. Возникает все же вопрос — какими целями при этом руководствовался генсек — желанием наказать крестьян за «итальянку», попытку оставить без хлеба рабочих и Красную Армию или любой ценой «взять хлеб» в целях осуществления программы индустриализации, укрепления обороны страны? На мой взгляд, имело место и первое и второе. Но превалировала все же политика хлебозаготовок. Именно она, прежде всего, породила «рукотворный голод». А в результате — наказанными голодом оказались не рабочие и красноармейцы, которые имели гарантированный паек, рабочие карточки, а миллионы крестьян, составлявших абсолютное большинство (не менее 75%) населения страны. Вряд ли стоит принимать всерьез иронически закавыченное автором определение «за хлебом» как цель массовых выездов крестьян за административные границы Северного Кавказа и Украины, где свирепствовал голод и будто бы выезды были организованы врагами советской власти, эсерами и агентами Польши с целью агитации «через крестьян» против колхозов и власти. Но вполне серьезно прозвучало сожаление Сталина о том, что годом раньше партийные, советские и чекистские органы «прозевали (выделено мною. — И.З.) эту контрреволюционную затею врагов СССР».
Видимо, это одна, может быть даже основная причина, почему в 1931 — 1932 гг. при гораздо более низком урожае, чем в 1932—1933 гг., удалось сократить масштабы, в той или иной мере локализовать распространение массового голода в стране. И как грозный приговор голодающим прозвучало в начале 1933 г. предписание вождя «арестовывать пробравшихся на север «крестьян» (слово крестьян в кавычках, поскольку для Сталина это были спекулянты и саботажники. — И.З.) и после того, как будут отобраны контрреволюционные элементы, водворять остальных в места их жительства». А проведение этой акции должны были осуществлять органы ОГПУ, их транспортный отдел.
Поражает оперативность распространения и быстрота реализации этой директивы. Уже 23 января 1933 г. Политбюро ЦК КП(б) Украины принимает постановление о ее рассылке всем обкомам и облисполкомам, дает указание ОГПУ о прекращении продажи ж.-д. билетов крестьянам, выезжающим за пределы республики (док. № 259). 25 января аналогичное постановление принимает Бюро Северо-Кавказского крайкома; кроме того, утверждает полувоенного типа дислокацию о размещении на ж.-д. станциях «оперативных заслонов» и «маневренных групп». 28 января дается указание об организации на крупнейших ж.-д. станциях края (Миллерово, Шахты, Армавир, Краснодар, Махачкала и др.) девяти «фильтрационных пунктов» для «выявления злостного к.-р. кулацкого и белогвардейского элемента» (см. док. № 260, 261).
К началу марта, по данным ОГПУ, было задержано 219,5 тыс. человек, из которых 186,6 тыс. возвращено, а остальные привлечены к судебной ответственности. На Северном Кавказе во исполнение этой директивы развернулась настоящая «охота на людей», из работников ОГПУ и милиции организовывались кордоны и посты на дорогах и железнодорожных станциях для задержания беглых крестьян. «Огромное количество оборванных, изможденных, опухших от голода, еле передвигавшихся взрослых и детей заполнили вокзалы. Вспыхивали эпидемии... Многие беженцы, сваленные голодом и болезнью, умирали в вагонах, на перронах, в залах ожидания и пристанционных скверах»46.
Таким образом, налицо некая цепь взаимосвязанных и взаимозависимых сталинских акций (вполне или не вполне осознанных) по организации «великого голода». Это в хронологическом перечислении: Закон от 7 августа
1932 г. — детище вождя; его выступление на объединенном заседании Политбюро ЦК и Президиума ЦКК ВКП(б) 27 ноября 1932 г. (некое теоретическое обоснование репрессий против всего крестьянства и одновременно программа действий — «ответить сокрушительным ударом»); постановление о паспортной системе 27 декабря 1932 г.; и, наконец, зловещая директива от 22 января
1933 г. Круг замкнулся: основные (субъективные) предпосылки для общекрестьянской трагедии были созданы. А по сути она уже началась (см. док. № 258-293).
В томе публикуются документы, отнюдь не единичные, о семенной и продовольственной помощи крестьянам, точнее сельскому хозяйству, которая стала осуществляться в конце весеннего сева в форме возвратной ссуды с условием отдачи после нового урожая, как правило, с 10% надбавкой (см. док. № 99, 106, 124, 125, 132, 135, 302, 325, 350 и др.). Семенные ссуды расходовались на протяжении весеннего сева, продовольственные — главным образом на общественное питание колхозников, которые работали в поле (при этом невыходы на работу по причине болезни или плохой погоды не учитывались). Иждивенцы (малолетние дети, старики) не получали продовольственной поддержки ни от колхоза, ни от государства.
Характерно в этой связи содержание телеграммы, которую 1 ноября 1932 г. направили Сталину Каганович и Микоян как члены Северокавказской чрезвычайной комиссии. Докладывали о ходе хлебозаготовок на Кубани сразу после приезда в Ростов. Основной вывод такой: «За шестую пятидневку сдвига почти нет», а одна из причин, чуть ли не главная — большие расходы на общественное питание колхозников, интепретировавшиеся как «поедоцкое распределение хлеба, в том числе и неработающим» (док. № 190). Разумеется, члены комиссии «позаботились» о том, чтобы исправить положение не в пользу крестьян.
Государственная помощь крестьянству голодающих районов была незначительной. Так, в феврале — июне 1933 г., по подсчетам С.Уиткрофта и Р.Дэвиса, было принято не менее 35 постановлений, в соответствии с которыми крестьяне должны были получить 320 тыс. т продовольственного зерна. Это капля в море, если учесть, что голодало не менее 25 — 30 млн человек, а по расчету В.П.Данилова, каждое крестьянское хозяйство России ежегодно потребляло 16 пуд. зерна, или 262 кг на душу населения. Вывезенные на внешний рынок в 1932 г. 18 млн ц зерна, приходит к выводу автор, «обеспечивали возможность прокормить по нормам благополучных лет 6,9 млн человек, а по условиям голодных лет спасти от крайнего истощения и вымирания вдвое больше — 14 млн». К тому же имелись еще неприкосновенные запасы, примерно 18,2 млн ц. «В совокупности отказ от экспорта хлеба и реализации хлебных запасов, — делает вывод автор, — могли бы улучшить положение в основных голодающих районах 25 — 30 млн человек. Во всяком случае массовая смертность от голода могла быть исключена (выделено мною. — И.З.»)47.
Сталин вплоть до 1940 г. пытался скрыть от международной общественности и собственного народа сам факт распространения в деревне голодного мора, хотя скрывать это было практически невозможно; в его власти было запретить писать об этом, говорить и даже упоминать публично. Только в сентябре 1940 г. в выступлении на закрытом совещании в Кремле, посвященном обсуждению сценария фильма «Закон жизни», он мельком обронил фразу: «У нас, например, миллионов 25 — 30 людей в прошлом голодало, хлеба не хватало»48. И даже без точного указания, о каком голоде идет речь, о причинах и последствиях этой трагедии. Причинами же сталинского умолчания о событиях 1932 — 1933 гг., судя по всему, были: боязнь международного резонанса (принцип «нет факта — нет проблемы»); боязнь персональной ответственности за подлинно «рукотворный голод», тем более, что рютинская группа и группировка Смирнова выдвигали такое обвинение против него лично.
Примечательно в этой связи, что из проекта резолюции январского пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) 1933 г. об итогах первой пятилетки Сталин собственноручно вычеркнул такой пункт: «Пленум ЦК одобряет решения Политбюро по разгрому кулацких организаций (Северный Кавказ, Украина) и принятые Политбюро жесткие меры к лжекоммунистам с партбилетом в кармане»49. И тем самым всю полноту ответственности за эти действия возложил на членов чрезвычайных комиссий по хлебозаготовкам, руководителей краев, областей и республик. В то же время генсек все же пытался найти «козла отпущения» из стана врагов советской власти за так и не признанный им в это время публично голод. Весной 1933 г., а это был пик голода на Украине, Северном Кавказе, и в Казахстане, проходил явно инспирированный Сталиным процесс над работниками системы Наркомзема и Наркомсовхозов, информация о котором публиковалась в газетах. Было арестовано 75 человек «выходцев из буржуазных и помещичьих классов», обвиненных в контрреволюционной вредительской работе в области сельского хозяйства в районах Украины, Северного Кавказа, Белорусии. В постановлении Коллегии ОГПУ от 11 марта 1933 г. указывалось, что члены группы участвовали в порче и уничтожении тракторов и сельскохозяйственных машин, умышленном засорении полей, дезорганизации сева, уборки и обмолота «с целью подорвать материальное положение крестьянства и создать в стране состояние голода (выделено мною. — И.З.»). К высшей мере наказания — расстрелу было приговорено 35 человек, остальные — к 10 и 8-летнему сроку тюремного заключения. Приговор был приведен в исполнение немедленно50. Не ясно только, удалось ли группе из 75 человек создать в стране «состояние голода» или чекисты в самом начале пресекли ее намерение.
Документы тома свидетельствуют о многочисленных попытках центральных и местных партийно-советских органов, органов Суда и Прокуратуры, Наркомзема и Колхозцентра преодолеть нарастание в ходе коллективизации кризисных явлений в сельском хозяйстве, а затем и спад производства путем принятия постановлений и директив, разработки и рассылки на места всевозможных инструкций и рекомендаций, направленных на повышение урожайности, предотвращение потерь зерна при уборке и хранении, внедрение наиболее рациональных применительно к крупному общественному хозяйству форм организации и оплаты труда, распределения доходов. Периодически проводились различного рода проверки и обследования колхозов, крестьянских хозяйств, МТС путем направления бригад инспекторов и инструкторов ЦКК ВКП(б) и НК РКИ, ЦИК и ВЦИК, Наркомзема и Колхозцентра, правоохранительных органов (см. док. № 13, 95, 96, 100, 104, 150, 178, 185 и др.). А основная цель проверяющих — установить, как выполняются директивы, указания и рекомендации руководящих органов и ведомств. Выборочно проверялись жалобы и просьбы крестьян, содержавшиеся в их письмах в адрес местных и центральных органов, руководителей партии и правительства. Немало усилий предпринималось органами власти по расширению сети МТС, подготовки аграрных кадров и т.п. (см. док. № 96, 115, 130, 298, 369 и др.).
Однако все эти и многие другие организационно-хозяйственные меры не приносили и не могли принести ожидаемых результатов в условиях общей антикрестьянской направленности аграрной политики государства, основанной на «раскулачивании», насильственной коллективизации, хлебозаготовительном беспределе, массовых репрессиях, остаточном принципе распределения доходов по трудодням.
С завершение «в основном» сталинской сплошной коллективизации отчетливо проявился кризис аграрного производства в СССР. Его можно охарактеризовать такими чертами: разрушение основных производительных сил деревни, полная дезорганизация и упадок аграрного производства, «раскрестьянивание» и массовая гибель основных производителей сельскохозяйственной продукции в связи с репрессиями, депортациями и голодом. Задания первой «сталинской» пятилетки по развитию сельского хозяйства, которые предполагалось значительно превзойти в связи с «великим переломом», ни по одному показателю не были выполнены, причем разрыв был весьма значительным, особенно в животноводстве. Более того, почти по всем показателям (за исключением посевных площадей, производства хлопка и льноволокна) произошло снижение производства по сравнению с. 1928 г. Правда, был перевыполнен план (более чем в 3 раза!) обобществления крестьянских хозяйств. Но именно в результате этой «революции сверху» произошло катастрофическое падение производства в аграрном секторе экономики, разорение и гибель миллионов крестьян. Выигрыш от расширения посевных площадей (на 21,4 млн га, или на 19%) в значительной степени был сведен к минимуму из-за крайне низкой урожайности, огромных потерь при уборке и хранении зерна. Невосполнимый урон понесло животноводство, лишившись половины скота и потеряв примерно столько же продукции. Особенно тяжело ощущалась гибель рабочего скота. В Казахстане и Средней Азии практически прекратила существование такая традиционная для этого региона отрасль, как верблюдоводство. В не меньшей степени пострадало оленеводство в районах проживания малочисленных народов Крайнего Севера и Дальнего Востока. Только в 1958 г. стране удалось превысить уровень 1928 г. по основным видам поголовья скота51.
Резкое сокращение живой тягловой силы отнюдь не компенсировалось поступлением машинной техники. На всем протяжении первой пятилетки общий объем тягловых ресурсов сельского хозяйства (трактора + рабочий скот) сокращался. Именно поэтому в колхозах ряда районов, в частности Поволжья, получило распространение использование коров на пахотных работах. В этой связи разрабатывались даже специальные инструкции (см. док. № 300, 304, 306, 311, 320, 321). Колхозы постоянно испытывали острый недостаток трудовых ресурсов, а поэтому нередко к сельскохозяйственным работам привлекались горожане, воинские части (не смотря на протесты наркома Ворошилова), создавались «особые колхозные корпуса» в военных округах, организовывались путем вербовки (далеко не всегда добровольной) «красноармейские колхозы». Последние доставляли немало хлопот военному ведомству и Наркомзему (см. док. № 57, 73, 74, 77, 81, 109, 155, 163, 314, 315, 340). Эффективность всех этих форм, как правило, была невысокой. В то же время создаваемые в приграничной зоне «красноармейские колхозы», «особые колхозные корпуса» (особенно на Дальнем Востоке и в Средней Азии) способствовали укреплению обороноспособности страны.
При непрерывном сокращении в годы коллективизации валовой продукции сельского хозяйства, заготовки зерна по сравнению с 1928 г. выросли почти в 2 раза52. Этот «феномен» объяснялся просто: государство, полностью подчинив себе колхозы, выхолостив из них почти все кооперативное, стало проводить хлебозаготовки по принципу развертки, методами «военного коммунизма» , выгребая нередко из скудных крестьянских амбаров почти весь собранный урожай. В этом главная причина голодания деревни, неотступно преследовавшего ее почти на всем протяжении сплошной коллективизации, принявшего катастрофические размеры накануне и в год ее завершения. «Революция сверху» привела к гибели миллионов кормильцев огромной страны, собрала свою «жатву скорби».
В современной историографии высказаны и такие точки зрения: эти «жертвы и лишения не приходится считать ни напрасными, ни чрезмерными», ибо «в противном случае пришлось бы расплачиваться за военно-техническую и экономическую отсталость страны». Или: эта высокая цена была «не напрасной, хотя и безмерно тяжелой»53. На мой взгляд, ни с первой (Н.С.Симонов), ни со второй (Э.М.Щагин) вряд ли можно согласиться.
Сталин отдавал себе полный отчет, к чему привела коллективизация, тем более таковы были прогнозы бухаринскои оппозиции и рютинско-слепковской группы. После их разгрома неожиданно появились новые инакомыслящие — члены организационно не оформленной группы А.П.Смирнова, В.Н.Толмачева, Н.Б.Эйсмонта. Сталин решил ликвидировать ее в самом зародыше, а заодно изложить свои позиции накануне готовящегося пленума, посвященного итогам «досрочного» выполнения первой пятилетки, в узком кругу доверенных лиц. В конце ноября 1932 г., как уже отмечалось, было созвано совещание высшей элиты — членов Политбюро ЦК и Президиума ЦКК ВКП(б). Рассматривался единственный вопрос — «О группе Смирнова, Эйсмонта, Толмачева». Центральным стало выступление генсека, который заявил, что существо платформы этой группы, еще окончательно не оформленной, мало чем отличается от платформы правой оппозиции. «Эти люди стоят против нашей политики индустриализации, против нашей политики коллективизации, против нашей политики насаждения и развития совхозов». Сталину нужно было отвести резкие обвинения членов группы лично от себя. «Смирнов и другие, — подчеркнул он, — как видно из показаний, заостряли вопрос на одном лице — на Сталине, изображая дело так, что виноват во всем Сталин... Но это уловка с их стороны... На самом деле они ведут борьбу не со Сталиным, а с партией, с линией партии, которую они считают гибельной». «Корень в том, что они думают, что политика партии в вопросах индустриализации и коллективизации провалилась». И далее, вопреки фактам, утверждал: «Едва ли нужно доказывать, что без этого скачка вперед (имелось в виду объединение в колхозах более 60% крестьянских хозяйств с охватом свыше 70% всех крестьянских площадей. — И.З.) мы имели бы голод в стране, мы бы не смогли бы содержать нашу индустрию, не смогли бы прокормить рабочих и красноармейцев... У нас не было бы достаточного количества хлеба, не было бы достаточного количества сырья, промышленность была бы подорвана, крестьянство продолжало бы нищать, а кулак торжествовать» (док № 217).
Таким образом, намеченные планы выдавались за достигнутую реальность.
Для окончательного решения вопрос об антипартийной группе был перенесен на январский пленум ЦК и ЦКК ВКП(б). Докладывавший по этому вопросу председатель ЦКК ВКП(б) Я.Э.Рудзутак несколько конкретизировал предъявленные «наследникам правых» обвинения, в частности, А.П.Смирнову — члену ЦК ВКП(б), на протяжении ряда лет возглавлявшему Наркомат сельского хозяйства РСФСР в том, что он заявлял, что «в результате неправильной политики партии Казахстан разбежался, Украина разбежалась, разбегается Северный Кавказ», «ЦК партии докатился до того, что отдает приказ о том, чтобы за срезанный колос невинного человека расстреливать»; ставил вопрос о смещении Сталина («нужно выбирать: или Сталин, или крестьянское восстание... Сталин не папа римский и переизбрать его можно»). Санкции не заставили себя долго ждать, пока еще сравнительно мягкие: Смирнов был исключен из ЦК ВКП(б) с предупреждением о возможном исключении из партии, если «не заслужит доверия»; Эйсмонт и Толмачев исключены из партии за попытку «организовать борьбу против партии и партийного руководства»54.
При обсуждении основного вопроса (итоги первой пятилетки) был разыгран, по сценарию Сталина, своего рода пропагандистский спектакль по поводу «досрочного» (за 4 года и 3 месяца) выполнения пятилетнего плана, «выдающихся успехов» коллективизации, «растущего подъема сельского хозяйства в СССР при наличии кризиса и упадка сельского хозяйства в капиталистических странах». Активными участниками этой постыдной акции были выступавшие в прениях Каганович, Молотов, Голощекин, Постышев, Косиор, Шеболдаев, Варейкис и др., персонально ответственные (в первую очередь председатели чрезвычайных комиссий) за организацию массового голода (см. док. № 254). Тон был задан докладом Сталина и его речью «О работе в деревне».
Верхом фарисейства можно оценить некоторые положения речи Сталина на I съезде колхозников-ударников в феврале 1933 г. Например, такие: «Мы добились того, что миллионные массы бедняков, жившие раньше впроголодь, стали теперь в колхозах середняками, стали людьми обеспеченными»; «развернулось колхозное строительство, мы добились того.., что не менее 20 миллионов крестьянского населения, не менее 20 миллионов бедняков спасли от нищеты и разорения, спасли от кулацкой кабалы и превратили их благодаря колхозам в обеспеченных людей» (док. № 308). А ведь это говорилось, когда достиг своей кульминации «царь-голод»!
Пропагандистское шоу было шумным, но недолгим: надо было проводить сев, уборочную кампанию, снабжать продовольствием голодающих крестьян (хотя бы тех, кто работал в поле), преодолевать катастрофические последствия «революции сверху».
Кстати сказать, Сталину фактически пришлось дважды подводить итоги первой пятилетки. Второй раз — в январе 1934 г. на XVII съезде партии, на этот раз с включением 1933 года, когда уже в значительной мере была осознана пагубность «больших скачков» в народном хозяйстве, а в основательно разработанном специалистами при участии многих коллективов ученых планов второй пятилетки был взят курс на интенсификацию как промышленности, так и сельского хозяйства; планировалось даже и по вложениям, и по темпам развития отдать предпочтение группе «Б» (продукты потребления) перед группой «А» (средства производства): соответственно по вложениям — 47,2 и 45,5 млрд руб.; по среднегодовым темпам — 18,5 и 14,5%55. А в отчетном докладе Сталина на съезде в разделе «Подъем сельского хозяйства» были сделаны существенные уточнения. Докладчик подчеркнул, что отчетный период для сельского хозяйства «был не столько периодом быстрого подъема», «сколько периодом создания предпосылок быстрого подъема». 1931 — 1932 годы «были годами наибольшего уменьшения продукции зерновых культур»; «животноводческая отрасль наиболее болезненно перенесла реорганизационный период»; «упадок поголовья начался с первого года реорганизации [1930 г.] и продолжается вплоть до 1933 г.» (см. док. № 386). Фактически речь шла уже не о подъеме, а об упадке сельского хозяйства, провале заданий первой пятилетки.
На январском пленуме 1933 г. первые итоги применения Закона «о пяти колосках» (за неполных пять месяцев) подвел нарком юстиции РСФСР Н.В.Крыленко. По данным на 1 января, сообщил он, было осуждено 54 565 человек. «Казалось бы, — прокомментировал нарком, — достаточно внушительная цифра». Однако, высшая мера — «одно из основных мероприятий — применена только в 2100 случаев». «Более чем малоутешительная картина», — заметил нарком. Подводила 51 статья Уголовного кодекса РСФСР, «дававшая право судьям в порядке исключения» применять более мягкую меру. А объяснение такое: «Рука не поднимается, - оправдывался один из судей, — чтобы на 10 лет закатать человека за кражу колосьев». (Тем более, замечу от себя, — расстрелять.) Крыленко оценил такую мягкотелость как «прямое смазывание закона» и разъяснил, что нужно руководствоваться не предрассудками буржуазной морали, а соображениями «высшей справедливости», «политической целесообразностью (выделено мною. — И.З.)», определяемой документами партии. И заверил членов пленума, что репрессии будут усилены. Прокурор РСФСР Вышинский так же расценил действие судей как «громадную политическую недооценку декрета» и в свою очередь «позаботился», чтобы были «своевременно приняты меры к исправлению этой ошибки»56.
Однако сталинскому руководству приходилось все же учитывать сложившуюся обстановку в деревне, настроение крестьянства. Пора было подумать о том, чтобы на основе более гибкой и разумной политики попытаться (в который раз!) восстановить, хотя бы в минимальной степени, доверие крестьян к колхозам и советской власти, создать реальные стимулы для труда колхозников в общественном хозяйстве, перестать третировать личное подсобное хозяйство. А начинать надо было с закона, сулившего крестьянам прекращение хлебозаготовительного беспредела. 19 января 1933 г. СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли постановление «Об обязательных поставках зерна государству колхозами и единоличными хозяйствами», дополненное вскоре аналогичными постановлениями о поставках подсолнечника, картофеля и продукции животноводства. Согласно постановлению о зернопоставках не позднее 15 марта каждому колхозу и единоличному хозяйству вручалось обязательство, в котором точно указывалось, сколько они должны сдать государству зерна с каждого гектара посевной площади и в какие сроки. Обязательная поставка не должна была превышать трети валового сбора каждого хозяйства при среднем урожае. Все оставшееся зерно после выполнения обязательной поставки и натуроплаты МТС оставалось в полном распоряжении производителей. Особое значение для крестьян имел пункт о «безусловном запрещении» местным органам власти и заготовительным органам предъявлять встречные планы; все излишки хлеба после выполнения обязательных поставок оставались «в полном распоряжении самих колхозов, колхозников и единоличников».
Ровно через год, 19 января 1934 г., СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли постановление «О закупках хлеба потребительской кооперацией», которые должны были производиться у крестьян на основе полной добровольности по ценам на 20 — 25% выше заготовительных с предоставлением им права приобретать дефицитные товары на сумму, в 3 раза превышавшую стоимость проданного хлеба57. Таким образом, обязательные поставки — основной вид заготовок — при фиксированной и весьма разумной норме отчисления предоставляли крестьянству известные гарантии от хлебозаготовительного произвола, а с учетом закупок (добровольных и на льготных условиях) создавали стимулы известной материальной заинтересованности для развития общественного производства и личного хозяйства.
Напомню, что в конце 1932 г. была ликвидирована комиссия Андреева — Рудзутака по спецпереселенцам и тем самым сделан первый шаг по ограничению высылки крестьянства. Второй шаг в направлении корректировки репрессий в деревне — закрытое постановление Президиума СССР от 27 марта 1933 г. «Об итогах применения Закона от 7 августа 1932 г.» В нем почти сенсационно выглядит критика этого закона (детища Сталина!), точнее «судебная практика его применения», ибо не разграничены случаи хищения (воровство), в отношении которых должен применяться закон, от случаев мелких краж, в отношении которых должны применяться меры социальной защиты. Судебно-прокурорским органам предлагалось «дела о мелких единичных кражах общественной собственности, совершенных трудящимися из нужды, по несознательности и при наличии других смягчающих вину обстоятельств, разрешать на основании соответствующих статей УК союзных республик (ст. 51 УК РСФСР и соответствующих статей УК других союзных республик)».
Именно так местные суды начали действовать (по своему разумению) сразу после публикации закона, но затем после жестких назидательных разъяснений наркома Крыленко и прокурора Вышинского, санкционированных январским Пленумом ЦК, восторжествовал «дух и буква» сталинского закона. Но ненадолго: к 1 июля 1933 г. постановлениями Коллегии НКЮ РСФСР было отменено от 50 до 60% судебных приговоров, вынесенных в соответствии с этим законом58.
Особое место для анализа политической ситуации в деревне имеет впервые публикуемая полностью секретная Директива-Инструкция Сталина и Молотова от 8 мая 1933 г., направленная всем партийно-советским работникам, органам ОГПУ, суда и Прокуратуры, оформленная вскоре как постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР (док. № 333). В документе давалась четкая и мотивированная установка на прекращение массовых репрессий в деревне. При этом авторы исходили из того, что «три года борьбы (имелись в виду 1930 — 1932 гг. — И.З.) привели к разгрому сил наших классовых врагов в деревне»; создается «новая благоприятная обстановка», дающая возможность «прекратить, как правило, применение массовых выселений и острых форм репрессий»; «наступил момент, когда мы уже не нуждаемся в массовых репрессиях, задевающих, как известно, не только кулаков, но и единоличников и часть колхозников»; дальнейшее применение «острых форм репрессий» может «свести к нулю влияние нашей партии в деревне (выделено мною. — И.З.)». Были даны конкретные указания о прекращении массовых выселений крестьян, об упорядочении производства арестов и о разгрузке мест заключения.
Эту директиву можно считать политическим рубежом (за которым последовали практические меры) завершения «политики ликвидации кулачества как класса», провозглашенной Сталиным в конце 1929 г. Документы показывают, что с 1933 г. массовые депортации крестьян прекращаются, а в 1934 — 1935 гг. высылки начали носить ограниченный характер. Политика «кнута» отступает на задний план, на первый выдвинулись уступки и обещания, политика «достижения соглашения с крестьянством» (как при Ленине в первые годы нэпа) путем компромиссов.
Политика «сталинского неонэпа» (если пользоваться этим термином, введенным в употребление Л.Троцким) в наибольшей мере нашла свое проявление в деревне во второй половине 30-х годов и особенно в связи с отменой карточной системы и принятием нового колхозного устава59.
Директива-Инструкция содержит «классическое» описание «разгула практики арестов» в деревне: «арестовывают все, кому не лень... по правилу «сначала арестовать, а потом разобраться». Если дальше так продолжать, «можно свести к нулю влияние нашей партии в деревне». Создается «угроза ослабления авторитета советской власти в деревне». Здесь явная перекличка с закрытым письмом ЦК от 2 апреля 1930 г., когда, как говорилось в письме, «под угрозу было поставлено» «наше внутреннее и внешнее положение», если бы не были приняты меры, «добрая половина наших низовых работников была бы перебита крестьянами».
В то же время в системе антикризисных мероприятий в сельском хозяйстве нашлось место и чрезвычайным органам партии — политотделам МТС и совхозов, решение о создании которых принял все тот же январский Пленум 1933 г. по докладу Кагановича. Свое главное внимание они должны были сосредоточить на облегчении реализации двух узловых задач: «безусловное и своевременное» выполнение государственных заготовительных планов и очищение колхозов и МТС от классово-враждебных и вредительских элементов в духе концепции Сталина, изложенной им в речи на Пленуме «О работе в деревне». Правда, как чрезвычайные органы политотделы были выведены из непосредственного подчинения райкомам партии и тем самым могли решать «по справедливости» вопросы «своих» колхозов и крестьян, не оглядываясь на территориальные органы, апеллируя в случае необходимости к более высоким инстанциям вплоть до ЦК партии. И это обнадеживало, притягивало к ним крестьян. Политотделы являлись партийно-государственными органами, сочетая функции партийно-политических и хозяйственных органов, а также карательных в лице зам. начальника политотдела по ОГПУ.
В ходе формирования кадров политотделов возник вопрос о том, кому должен подчиняться этот зам. — начальнику политотдела или оперсектору ОГПУ. Комиссия под председательством Кагановича 9 декабря 1932 г. дала такой ответ: «В своей повседневной работе подчиняется начальнику политотдела МТС, а в оперативной работе руководствуется приказами оперсектора»60. Иначе говоря, при проведении чистки кадров колхозов и МТС зам. по ОГПУ не обязан был согласовывать свои действия с начальником политотдела.
В томе публикуются документы о формировании и деятельности политотделов МТС, формах и методах их работы, ее итогах к концу 1933 г. Заслуживают внимания их оценка, весьма объективная, о ситуации в деревне зимой — весной 1933 г., попытки некоторых начальников политотделов вмешаться в действия своих замов по ОГПУ при проведении чистки кадров колхозов и МТС, стремлении помочь крестьянам преодолеть последствия голода, в частности, откочевникам Казахстана (см. док. № 294 — 301).
Однако к концу 1933 г. добиться существенных сдвигов в сельскохозяйственном производстве политотделам не удалось. В докладе на XVII съезде партии Сталин отметил, что «признаки подъема» наметились лишь в свиноводстве, а основное достижение колхозного строительства увидел в том, что «советское крестьянство окончательно и бесповоротно стало под красное знамя социализма»61. Начальники же политотделов в своих отчетных донесениях за первый год своей работы, говоря о достижениях, подчеркивали, что исходя из указаний Сталина и январского Пленума, была проведена чистка кадров колхозов и МТС, взамен которым на «вакантные должности» выдвинуты новые, проверенные люди. По сообщениям зам. начальников политотделов МТС по ОГПУ в декабре 1933 г. секретный отдел ОГПУ подготовил весьма тенденциозную справку «О контрреволюционных проявлениях в ходе ремонта тракторного парка» (док. № 300). В то же время позитивной оценки заслуживает деятельность основной части работников политотделов, направленная на улучшение организации производства, внедрение более эффективных форм нормирования и учета труда, развития ЛПХ колхозников и пр. (см. док. № 297 и др.).
Полномочные представители ОГПУ по краям, областям и республикам в начале 1934 г. в своих сводках-донесениях давали объективную информацию «о продовольственных затруднениях в колхозах»; была подготовлена и обобщающая справка62. Вывод ясен: даже и после нового урожая 1933 г. крестьяне многих регионов страны продолжали ощущать смертоносное дыхание «великого голода». Преодоление его последствий только начиналось.
Следует отметить, что политотделы МТС, наделенные функциями партийно-политических, хозяйственных и карательных органов, несомненно являлись неконституционными органами. Более того, они были созданы в нарушение и партийных канонов. Только на XVII съезде партии, спустя год после начала их работы, Устав ВКП(б) был дополнен специальным пунктом, предоставляющим ЦК партии право «в целях усиления большевистского руководства и политической работы» создавать на отстающих участках социалистического строительства чрезвычайные органы, превращая их в обычные «по мере выполнения своих ударных задач»63.
Документы тома позволяют уяснить, как и почему в стране с 1933 г. начался переход к новым методам исчисления урожайности и валовых сборов зерна на основе определения т.н. видовой (биологической) урожайности. 17 декабря 1932 г. решением ЦК ВКП(б) и СНК СССР при правительстве СССР была создана Центральная Государственная Комиссия (ЦГК) по урожайности. В январе 1933 г. были утверждены положения, регламентирующие ее работу, и специальные инструкции. Урожайность зерна определялась перед началом уборки путем срезания колосков с определенных квадратов и их ручным обмолотом. Преследовалась цель предотвратить попытку «скрыть от государства действительный размер урожая», «мобилизовать колхозы и совхозы на борьбу с потерями, на то, чтобы собрать весь созревший хлеб»64.
Подозревались в сокрытии урожая даже руководители ЦУНХУ (в частности, В.В.Осинский и его заместитель Минаев). Осенью 1932 г. без разрешения ЦК партии они опубликовали в ведомственном бюллетене, а затем и в брошюре заниженные, как полагали кремлевские кураторы, данные об урожайности и валовых сборах зерна. По мнению Кагановича, это была попытка «под флагом «объективной» статистики подорвать победоносное завершение пятилетки в 4 года»65.
13 ноября 1932 г. этот вопрос рассматривался на заседании Политбюро. Было решено «выработать меры наказания для руководителей ЦУНХУ»; «определить методы и пути установления урожайности», в частности и для 1932 г. Предложения по этому вопросу должна была представить в Политбюро Комиссия во главе с Молотовым (см. док. № 205). Первые итоги работы комиссий по определению урожайности были подведены в июне 1933 г. Они неутешительны: местные работники отказывались помогать измерителям, не видя большого смысла в учете несобранного урожая; уклонился от этой работы и Наркомзем. Такое поведение было оценено как «антипартийное» со всеми вытекавшими отсюда последствиями (нарушителей решили «карать по всей строгости партийной дисциплины и советского закона») (см. док. № 338).
Ситуация не изменилась и год спустя. Заместитель председателя ЦГК Н.П.Брюханов, выступая в июне 1934 г. на Пленуме ЦК, говорил, что местные работники продолжали оказывать сопротивление членам межрайонных комиссий по урожайности. М.Хатаевич считал, что заниматься видами на урожай некогда, эту работу надо прекратить и подсчитывать амбарный урожай66.
Основной порок комиссий состоял не только и не столько в том, что они отрывали от дела многих людей. Гораздо более серьезные последствия имело то, что полученные ими данные стали выдавать за амбарную урожайность, на основе которой исчислялась натуроплата МТС. А это уже затрагивало интересы колхозов и колхозников. И так продолжалось до «хрущевской оттепели». Видимо, последним, кто успел воспользоваться данными «видовой урожайности» в «позитивном плане», был Г.М.Маленков, объявивший в докладе на XIX съезде партии (1952 г.) об «окончательном и бесповоротном» решении зерновой проблемы в СССР, поскольку валовой сбор зерна, по данным комиссий, составил 8 млрд пуд., хотя фактически было собрано, согласно годовым отчетам колхозов и совхозов, 5,6 млрд.
С переходом к исчислению видовой урожайности окончательно утратили свое практическое значение хлебофуражные балансы, которые, как уже отмечалось, критиковались в ряде решений Политбюро, в выступлениях Сталина, Кагановича, Молотова как документы, якобы искажавшие действительную картину, направленные на срыв хлебозаготовок.
1933 год был, пожалуй, самый драматичным, во всяком случае первая его половина, в истории сталинской «революции сверху». Основная часть публикуемых документов прямо или опосредованно связаны с беспрецедентным в истории России, бывшего СССР, по своим масштабам и последствиям голодом — общекрестьянской трагедией, пик которой пришелся на зиму и весну этого года. Документы свидетельствуют о стремительном нарастании этой трагедии, которую уже невозможно было предотвратить, несмотря на активизировавшиеся попытки властей, крайне запоздалые и неэффективные, оказать деревне продовольственную, а главным образом семенную и фуражную помощь, в целях обеспечения проведения весеннего сева. Жертвами этой трагедии, что зафиксировано в документах, стали прежде всего и главным образом крестьяне-колхозники, на которых уже летом 1931 г. приходилось более 60% всех крестьянских хозяйств страны, а в основных зерновых районах — более 80%; Постановлением ЦК ВКП(б) от 2 августа 1931 г. было объявлено о завершении в основном коллективизации в этих районах67.
В документах партии, в выступлениях Сталина в это время усиленно подчеркивалось, сколь благоприятно сказалось на положении крестьян это «эпохальное» событие. Так, в докладе об итогах первой пятилетки на январском пленуме ЦК 1933 г. глава партии с удовлетворением отметил: «Партия добилась того, что колхозы объединяют теперь свыше 60% крестьянских хозяйств с охватом свыше 70% всех крестьянских площадей, что означает перевыполнение пятилетки в три раза (выделено докладчиком. — И.З.). А в результате кулачество, как класс, разгромлено, хотя и не добито еще, трудовое крестьянство освобождено от кулацкой кабалы и эксплуатации и под советскую власть подведена прочная экономическая база в деревне, база коллективного хозяйства». Конкретизируя эти положения, Сталин в феврале 1933 г. на I съезде колхозников-ударников, как уже отмечалось, заявил, что «благодаря колхозам» «не менее 20 млн крестьянского населения» были спасены «от нищеты и разорения, от кулацкой кабалы», стали «людьми обеспеченными». Даже не удержался от патетики: «Это такое достижение, какого еще не знал мир и какого не достигало еще ни одно государство в мире».
Правда, эти пассажи явно диссонировали с последующими рассуждениями вождя, в частности, с выдвижением им на ближайшие годы задачи — «сделать всех колхозников зажиточными», добиться, чтобы каждый колхозный двор имел корову: «Уж мы, большевики, постараемся, чтобы все колхозники имели у нас по корове», — заверил он68.
Такого рода далекие от действительности оценки и выводы корректировались и уточнялись на XVII съезде партии. Произошла известная переоценка ценностей. В докладе Сталина, подчеркну еще раз, речь шла уже не об успехах сельского хозяйства в результате коллективизации, а о существенных недостатках и просчетах: «огульном расширении посевных площадей», «наибольшем уменьшении продукции зерновых культур», «наибольшими размерами упадка поголовья скота» и т.д. А основная причина, разумеется, объективная — сельское хозяйство в 1930—1932 гг. переживало «реорганизационный период». Это понятие Сталин впервые ввел в оборот в докладе на съезде. И пообещал, что годом перелома «должен и может стать» 1934 г. Пришлось отказаться от форсирования коллективизации: не стоит «пороть горячку насчет быстрых темпов коллективизации», «дальнейший процесс коллективизации» будет представлять «процесс постепенного всасывания и перевоспитания остатков индивидуальных крестьянских хозяйств колхозами»69. Замечу, что вне колхозов оставалось еще около 40% (более 9 млн) крестьянских хозяйств.
Теоретически новые подходы и оценки были обоснованы в постановлении январского пленума 1933 г. и конкретизированы в резолюции XVII съезда о плане второй пятилетки. «Первая пятилетка, — читаем в постановлении пленума, — была... пятилеткой строительства новых предприятий в земледелии — колхозов и совхозов... В отличие от первой пятилетки вторая пятилетка будет по преимуществу... пятилеткой организационного укрепления новых предприятий в сельском хозяйстве — колхозов и совхозов... Главный упор должен быть сделан... не на расширение посевных площадей, а на рост урожайности в земледелии и улучшение качества работы в сельском хозяйстве». XVII съезд, как уже отмечалось, взяв курс на интенсификацию сельского хозяйства, изменил соотношение капитальных вложений в пользу сельского хозяйства (группе А выделалось 45,5 млрд руб., группе Б — 47,2 млрд), а также среднегодовых темпов прироста продукции (соответственно 14,5 и 18,5%)70.
Совершенно очевидно, что в области аграрной политики акцент делался на восстановление и дальнейшее развитие сельского хозяйства после разрушительных последствий коллективизации и голода, на стабилизацию ситуации в деревне. И, как уже отмечалось, первыми акциями партийно-государственного руководства по реализации этих задач стали разработка и принятие постановлений об обязательных поставках и закупках зерна, строительство новых МТС, подготовка механизаторских кадров, смягчение мер наказания, предъявляемых к расхитителям и укрывателям хлеба на основе закона от 7 августа 1932 г. Особое значение имела Директива-Инструкция Сталина и Молотова от 8 мая 1933 г., в которой давалась установка на прекращение массовых репрессий в деревне. Опираясь на положения этой Директивы, Сталин в речи на совещании по коллективизации 2 июля 1934 г. резко выступил против массовых исключений колхозников из колхозов: «Я вот знаю по материалам и из расспросов товарищей, что в некоторых районах прямо сотнями лупят и не считаются с тем, что значит человека выгнать из колхоза. А это значит обречь его на голодное существование или толкнуть на воровство, он должен стать бандитом... Исключить из колхоза гораздо хуже, чем исключить из партии, потому что у тебя отнимают источник существования, ты опозорен и обречен на голодное существование»71.
Есть основание полагать, что в данном случае генсек имел в виду материалы о чистке кадров колхозов и МТС, которую осуществили политотделы МТС в 1933 г. По обобщенным данным МТС 24 областей, краев и республик, к концу года были сняты с работы около половины заведующих производственными участками МТС и завхозов, более трети механиков и работников бухгалтерии МТС, кладовщиков колхозов, около трети агрономов МТС, четверть бригадиров тракторных бригад МТС, колхозных конюхов, седьмая часть трактористов и председателей колхозов. Большинство из них было обвинено во вредительстве. И не случайно: в речи на пленуме ЦК в январе 1933 г. Сталин, как известно, дал указание искать кулаков в самих колхозах среди «кладовщиков, завхозов, счетоводов, секретарей и т.д.», которые ведут там «саботажническую и вредительскую работу» методами «тихой сапы»72.
12 июня и 13 августа 1934 г. ЦК ВКП(б) были приняты постановления («Об извращениях политики партии в Ново-Бугском районе Одесской области» и «О Пензенской парторганизации»), в которых решительно осуждались факты «грубого нарушения революционной законности» — исключение из колхозов честных колхозников, массовые репрессии против единоличников и др.73
Разумеется, маховик массовых репрессий, запущенный на полную мощность в годы сплошной коллективизации, быстро остановить было невозможно, да и власти к этому, судя по ряду документов, не стремились. И тем не менее, ситуация в деревне постепенно менялась, происходил известный откат репрессивного вала. Эти перемены чутко улавливал, например, такой «ревностный блюститель социалистической законности» как А.Я.Вышинский — прокурор РСФСР и заместитель наркома юстиции РСФСР. Как уже отмечалось, в январе 1933 г. он полностью солидаризировался с наркомом юстиции РСФСР Н.В.Крыленко, который на пленуме ЦК упрекал судей, избегавших применять высшую меру наказания за мелкие кражи, в «мягкотелости», стремлении «смазать значение» закона и потребовал исходить не из «предрассудков буржуазной морали», а из «политической целесообразности».
Полгода спустя отношение Вышинского к «закону о пяти колосках» изменилось. В августе 1933 г., выступая в Комакадемии с докладом, посвященным годовщине принятия этого закона, он обвинил работников юстиции в том, что они видели в законе только одну сторону — репрессивную и игнорировали другую — общественно-политическую, воспитательную. Докладчик решительно осудил «крайности» в применении закона («стали бить декретом за десяток колосков, 2,5 кг муки» и т. д.); сообщил, что к июлю 1933 г. коллегия Наркомюста РСФСР отменила более половины судебных приговоров, вынесенных в соответствии с этим законом74. И здесь была своя логика: невозможно было осуществлять «воспитательную функцию» по отношению к расстрелянным.
Не остались без последствий и публичные обещания вождя колхозникам оказать им помощь в обзаведении индивидуальным скотом. 14 августа и 5 ноября 1933 г. были приняты постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О помощи бескоровным колхозникам в обзаведении коровами». В этих целях государство закупало у совхозов, МТФ колхозов и единоличников коров и телок и передавало их по льготным ценам колхозникам, не имевшим коров; маломощным хозяйствам в этой связи предоставлялся беспроцентный кредит (док. № 354)75. К решению этой задачи были подключены и политотделы МТС. На совещании по коллективизации Сталин высказался против сокращения усадебной земли у колхозников («это сейчас не к моменту», — пояснил он), под держал предложение о допустимости в районах, где животноводство преобладало, разрешить владельцам ЛПХ иметь двух коров76.
Таким образом, в 1933 г. усилиями властей, поддержанными крестьянством, создавались политические и экономические предпосылки по преодолению кризисной ситуации в деревне, тяжелейших последствий беспрецедентного по своим масштабам и людским потерям голода. На основе первых шагов по пути либерализации экономической политики, отказа от массовых репрессий, помощи крестьянству в проведении хозяйственных кампаний, укреплению общественного и приусадебного хозяйства, создания более благоприятных условий для вступления единоличников в колхозы и др. обстановка в деревне, хотя и медленно, стала стабилизироваться.
С меньшим напряжением проходили посевные работы, уборка урожая, государственные заготовки. Колхозы ряда краев, областей и республик, выполнившие обязательные поставки и заложившие семенной фонд, получили право на свободную продажу хлеба как государственным и кооперативным организациям (еще до постановления от 19 января 1934 г.), так и на базарах и железнодорожных станциях. Принципиальное значение имело упразднение (в ноябре 1934 г.) чрезвычайных партийных органов — политотделов МТС.
Однако добиться заметных сдвигов в развитии производства ни в 1933 г., ни в 1934 г. не удалось. Правда, значительно возросли хлебозаготовки, но главным образом за счет доли отчисления от собранного урожая, сокращения потерь при хранении зерна.
Переломным в развитии сельскохозяйственного производства, всей жизни деревни стал 1935 г. И здесь, в первую очередь, сказались экономические факторы стимулирования производства (укрепление его материально-технической базы, введение системы закупок и децентрализованных заготовок, развитие колхозной торговли, повышение доходов колхозников от общественного и личного подсобного хозяйства и др.). Значение этих факторов особенно возросло после отмены карточной системы и принятия нового колхозного устава.
Власть была вынуждена пойти на значительные уступки крестьянству, установив определенные «правила игры» для себя (хозяев) и производителей (колхозников и единоличников). В то же время в основе этого союза лежало приусадебное («личное подсобное») хозяйство — основной источник определенного хозяевами гарантированного благополучия крестьянина-колхозника, а тем более единоличника.
1 Спецпереселенцы в Западной Сибири. Т. I —IV. 1930—1945 гг.: Сб. док. / Отв. ред. В.П.Данилов, С.А.Красильников. Новосибирск, 1992, 1993, 1994, 1996. См. также: Раскулаченные спецпереселенцы па Урале (1930-1936 гг.): Сб. док. / Отв. ред. В.В.Алексеев. Составители Т.И.Славко,А.Э.Бедель. Екатеринбург, 1993; Спецпереселенцы — жертвы «сплошной коллективизации». Из документов «особой папки» Политбюро ЦК ВКП(б). 1930—1932 (публикация Г.М.Адибекова) // Исторический архив. 1994. № 4.
2 Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918 — 1932 гг. / Отв. ред. А.К.Соколов. М., 1998; Общество и власть. 1930-е годы: Повествование в документах / Отв. ред. А.К.Соколов. М., 1998.
3 «Альметьевское дело». Трагические страницы из истории крестьянства Альметьевского района (конец 20-х — начало 30-х гг.): Сб. док. и материалов / Составители: А.Г.Галямова, Р.Н.Гибадулипа). Казань,1999; Политика раскрестьянивания в Сибири. Вып.1. Этапы и методы ликвидации крестьянского хозяйства. 1930—1940: Хроник.-док. сб. / Отв. ред. В.А.Ильиных, О.К.Кавцевич). Новосибирск, 2000.
4 Голод 1933. Народная книга-мемориал: Тысяча свидетельств очевидцев / Составители Л.Б.Коваленко, В.А.Маняк). Киев, 1991; Осколков Е.Н. Голод 1932-1933 гг. в Северо-Кавказском крае. Ростов-па-Дону, 1991; Голодомор 1932 — 1933 гг. в Украине. Причины и последствия: Материалы конференции. Киев, 1995; Загоровский П.В. Социально-экономические последствия голода в Центральном Черноземье в первой половине 1930-х гг. Воронеж, 1998 и др.
5 Зеленин И.Е., Ивницкий Н.А., Кондрашин В.В., Осколков Е.Н. О голоде 1932 — 1933 годов и его оценке на Украине (письмо в редакцию) // Отечественная история. 1994. № 6; Уиткрофт С.Г., Дэвис Р.У. Кризис в советском сельском хозяйстве (1931 — 1933 гг.): Доклад и его обсуждение на теоретическом семинаре «Современные концепции аграрного развития» // Отечественная история. 1998. № 6; Гинцберг Л.И. Массовый голод в сочетании с экспортом хлеба в начале 30-х годов. По материалам «особых папок» Политбюро ЦК ВКП(б) // Вопросы истории. 1999. № 10; Население России в XX веке. Исторические очерки. Т. 1. 1900-1939. М., 2000. Гл. XII.
6 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 798. Л. 11, 28-29; Оп. 21. Д. 678. Л. 133; Д. 2659. Л. 74.
7 Письма И.В.Сталина В.М.Молотову 1925-1936 гг. Сб. док. М., 1995. С. 212-213.
8 КПСС в резолюциях... Т. 4. С. 493 — 494; Коллективизация сельского хозяйства. Важнейшие постановления Коммунистической партии и Советского правительства. 1927 — 1935. М., 1957.С. 351.
9 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 810. Л. 22-33; Партийное строительство. 1931. № 2. С. 61 -62; Сталин И.В. Соч. Т. 12. С. 334.
10 Коллективизация сельского хозяйства. Важнейшие постановления... С. 381, 391 —398.
11 КПСС в резолюциях... Т. 4. С. 450; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 25. Д. 60. Л. 173.
12 См. История СССР. 1990. № 6. С. 47-48; СЗ СССР. 1931. № 1. Ст. 6; № 19. Ст. 171.
13 Колхозы весной 1931 года. М.; Л., 1932. С. 104-106; РГАЭ. Ф. 7733. Оп. 8. Д. 192. Л. 90.
14 Спецпереселенцы в Западной Сибири. Весна 1931 — начало 1933. С. 6; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 10. Л. 51.
15 РГАЭ. Ф. 8040. Оп. 8. Д. 11. Л. 365.
16 Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации 1927-1932 гг. М., 1989. С. 47-48. Максудов С. Потери населения СССР. Вермонт, 1989. С. 46, 47.
17 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 26. Л. 35.
18 Сталин И.В. Соч. Т. 13. М., 1953. С. 39.
19 Документы свидетельствуют... С. 46 — 47.
20 ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 2. Д. 1410. Л. 1-5.
21 РГАЭ. Ф. 7446. Оп. 2. Д. 338. Л. 57.
22 Сталин И.В. Соч. Т. 12. М., 1953. С. 198; КПСС в резолюциях... Т. 4. С. 397.
23 Знамя. 1989. № 3. С. 159.
24 КПСС в резолюциях... Т. 5. С. 43; РГАСПИ. Ф. 588. Д. 3016. Л. 1.
25 РГАЭ. Ф. 8486. Оп. 3. Д. 237. Л. 233-234.
26 Коллективизация сельского хозяйства. Важнейшие постановления... С. 411—413, 416 — 417, 418-419.
27 Там же. С. 427.
28 Подробнее см. Зеленин И.Е. «Закон о пяти колосках»: разработка и осуществление // Вопросы истории. 1998. № 1.
29 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 952. Л. 76, 83.
3(1 Первый Всесоюзный съезд колхозников-ударников передовых колхозов. 15 — 18 февраля 1933 г. Стенограф, отчет. М.; Л., 1933. С. 81.
31 КПСС в резолюциях... Т. 4. С. 409.
32 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 2513. Л. 174-175; Коллективизация сельского хозяйства. Важнейшие постановления... С. 420.
33 Там же. С. 370-371; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 813. Л. 25.
34 Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. С. 203 — 204; Сельское хозяйство СССР. Ежегодник. 1935. М., 1936. С. 222; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 294. Л. 22-24.
33 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 2513. Л. 174-175. 3fi РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 76. Д. 160. Л. 22. 37 Сталин И.В. Соч. Т. 13. С. 216-217.
!8 Абылхожин Ж.Б., Козыбаев М.К., Татимов М.Б. Казахстанская трагедия // Вопросы истории. 1989. № 7. С. 67.
39 Сталин И.В. Соч. Т. 13. С. 217-219, 232; СЗ СССР. 1932. № 31. Ст. 190.
40 РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 214. Л. 4, 9-11.
41 См. Осколков Е.Н. Указ. соч. С. .52-5.4.
42 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 26. Д. 55. Л. 211.
43 Там же. Оп. 21. Д. 3378. Л. 10.
44 См.: Менталитет и аграрное развитиеРоссии (XIX —XX вв.): Материалы международной конференции 14-15 июня 1994 г. М., 1996. С. 120, 399-400; Вопросы истории. 1996 № 7 С. 21.
45 РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 9.4. Л. 24-2.5.
46 Ивницкий Н.А. Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов). М., 1994. С. 204; Осколков Е.Н. Указ. соч. С. 76.
47 Отечественная история. 1998. №.6. С. 127, 132.
48 РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 10. Д. 127. Л. 39.
49 РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 3055. Л. 4.
50 Известия. 1933. 12 марта.
51 См.: История СССР. 1990. № 6. С. 45-46; Сельское хозяйство СССР. Статистический
сборник. М., 1960. С. 263.
52 См. История советского крестьянства. Т. 2. С. 260 — 261; Сельское хозяйство СССР. Ежегодник. 1935. С. 215.
53 Новейшая история Отечества. XX иск: Учебник для вузов. Т. 2. М., 1998. С. 70 — 71.
54 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 514. Л. 41 -44; КПСС в резолюциях... Т. 5. С. 90.
55 КПСС в резолюциях... Т. 5. С. 132.
56 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 514. Л. 19-21; Вышинский А.Я. Революционная законность па современном этапе. М., 1933. С. 102—104.
57 СЗ СССР. 1933. № 4. Ст. 25; 1934. № 5. Ст. 27. Проект постановления об обязательных поставках зерна 2 января 1933 г. был представлен зам. председателя Комитета заготовок при СНК СССР М.А.Черновым Сталину, Молотову и Куйбышеву. При его разработке, сообщал автор, были учтены предложения по поставкам налога местных органов власти (РГАЭ. Ф. 8040. Оп. 8. Д. 6. Л. 214-224).
58 См. Вышинский А.Я. Указ. соч. С. 98.
59 См. Зеленин И.Е. Был ли «колхозный неонэп» / / Отечественная история. 1994. № 2; Роговин В.З. Сталинский неонэп. М., 1994.
60РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 44. Л. 23.
61 Сталин И.В. Соч. Т. 13. С. 322, 324.
62 ЦА ФСБ. Ф. 30. Оп. 1. Д. 73. Л. 216-220; 245-249, 259-265, 272-276.
63 КПСС в резолюциях... Т. 5. С. 167.
64СЗ СССР. 1932. № 84. Ст. 521; 1933. № 17. Ст. 97а, 976.
65РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 77. Л. 50-51.
66Там же. Ф. 17. Оп. 2. Д. 525. Л. 37.
67 КПСС в резолюциях... Т. 4. С. 559-660.
68 Сталин И.В. Соч. Т. 13. С. 190-191, 246-247, 252.
69 Там же. С. 318-323.
70 КПСС в резолюциях... Т. 5. С. 73-74, 132.
71 РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 10. Д. 130. Л. 186.
72Материалы о работе политотделов МТС за 1933 г. М., 1934. С. 6, 18, 40, 51, 69, 77, 87; Сталин И.В. Соч. Т. 13. С. 229.
73 Справочник партийного работника. М., 1935. Вып. 9. С. 123 — 124, 255.
74 Вышинский А.Я. Указ. соч. С. 102, 104.
75 СЗ СССР. 1933. № 52. Ст. 303; № 66. Ст. 395.
76 РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 10. Д. 130. Л. 186, 192.

Н.А.Сидоров
АРХЕОГРАФИЧЕСКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ
Третий том серии тематических сборников «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927 — 1939 гг.» составлен по хронологическому принципу и раскрывает процессы, происходившие в советской деревне в конце 1930 г. — 1933 г. Завершают том несколько документов за январь 1934 г. В него включены документы партийных, государственных, колхозно-кооперативных, военных учреждений и организаций, содержащие сведения общесоюзного, республиканского и регионального значения — Политбюро ЦК ВКП(б), ЦК КП(б)У, ЦИК и ВЦИК, СНК СССР, РСФСР, УССР, ОГПУ, ГПУ УССР, РВС, ПУ РККА, наркоматов, высших судебных учреждений, а также документы местных партийных комитетов, редакций газет и отдельных лиц. По своему типу это законы, постановления, стенограммы партийных пленумов и съездов, директивы, циркуляры, информационные сводки, служебная переписка, заявления.
Документы выявлены в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) — 188 документов, Центральном архиве Федеральной службы безопасности Российской Федерации (ЦА ФСБ РФ) — 77 документов, Российском государственном архиве экономики (РГАЭ) — 58 документов, Российском государственном военном архиве (РГВА) — 16 документов, Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) — 15 документов, Государственном архиве Новосибирской области (ГАНО) — 4 документа.
В приложениях к документам сборника публикуются таблицы зерновых балансов за 1930/31 — 1933/34 гг. и демографические таблицы о рождаемости и смертности сельского населения за 30-е годы, справочные материалы и пояснения к ним, подгтовленные С.Г.Уиткрофтом (см. приложения № 1, 2).
Подавляющее большинство документов публикуется впервые. В числе ранее опубликованных материалов — постановление ЦИК и СНК СССР «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности» от 7 августа 1932 г., (док. № 160), циркуляры Наркомюста (док. № 22, 23, 54, 72, 130) и постановления Колхозцентра (док. № 13, 120), документы о массовом голоде на Украине в 1933 г. (док. № 265, 269, 271, 272, 273, 274), фрагменты из выступлений: С.М.Кирова на совещании секретарей сельских райкомов и председателей РИКов Ленинградской области (док. № 159), И.В.Сталина на первом съезде колхозников-ударников и XVII съезде ВКП(б) (док. № 308, 386), часть переписки М.А.Шолохова с И.В.Сталиным (док. № 317). Основанием для повторной публикации явилось принципиальное значение этих документов для освещения рассматриваемых в томе вопросов.
Как и в предыдущих томах серии ряд материалов в сборнике представлен в виде тематических подборок: постановления Политбюро ЦК ВКП(б) об экспорте хлеба (док. № 1—4), протоколы и материалы к заседаниям комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) по спецпереселенцам1 (док. № 24 — 27), документы Наркомфина СССР о платежах деревни в 1930 — 1932 гг. (док. № 248 — 250), документы о массовом голоде (док. № 258 — 293), организации и деятельности политотделов МТС (док. № 294 — 301), о ситуации в Вешенском районе Северо-Кавказского края в связи с письмами М.А.Шолохова И.В.Сталину (док. № 316 — 318).
Большинство документов публикуется полностью. Сокращению подверглись обширные документы, содержащие повторяющуюся информацию или не относящуюся непосредственно к теме сборника. В одном случае документ публикуется с изъятием текста, содержащего сведения не подлежащие оглашению в соответствии с действующими нормативными актами по рассекречиванию документов (док. № 294). Публикация документа в извлечении оговаривается в заголовке предлогом «из», а в тексте документа пропуск обозначается многоточием. Содержание опущенных частей текста оговаривается в текстуальных примечаниях.
Наиболее распространенным типом документов настоящего издания являются постановления Политбюро ЦК ВКП(б). В делопроизводстве высшего партийного органа они отложились в виде комплекса протоколов заседаний. Каждый пункт протокола, с приложениями или без них, является отдельным постановлением (решением) Политбюро, вступавшим в силу с момента его утверждения либо на самом заседании Политбюро, либо заочно (опросом) в промежутках между заседаниями. Номер и дата оформления протокола заседания Цолитбюро в настоящем томе выведены в текстуальные примечания. Способ принятия решения — на заседании или опросом — не указывается, поскольку не имеет существенного значения. Информация о способе хранения наиболее конспиративных постановлений Политбюро и местных партийных комитетов — «особая папка» содержится в легенде документов — ф. 17. Оп. 42 и 1622. Именная рассылка выписок из протоколов заседаний Политбюро и информационных сводок и справок ОГПУ не указывается.
Текст публикуемых документов передан в соответствии с современными правилами орфографии и пунктуации, стилистические особенности документов сохранены. Погрешности текста, не имеющие смыслового значения (орфографические ошибки, опечатки и т.п.) исправлены в тексте без оговорок. Пропущенные в тексте документов и восстановленные составителем слова и части слов заключены в квадратные скобки. Редко встречающиеся сокращения раскрыты без оговорок. Основная масса сокращений и сокращенных слов раскрыта в списке сокращений. Тексты телеграмм воспроизводятся с восполнением недостающих союзов и предлогов. Непонятные места текста, неподдающиеся восстановлению или исправлению, оставлялись без изменения с оговоркой в текстуальных примечаниях: «Так в тексте». Опубликованные ранее документы даны в соответствии с текстом предшествующего издания. В тексте документов сохранены географические названия, принятые в начале 1930 годов.
К документам даются как редакционные, так и собственные заголовки документов. В редакционных заголовках полные указания должностей авторов и адресатов даны только при первом их упоминании. Более подробные сведения содержатся в именном комментарии.
При отсутствии даты на документе она устанавливается составителями, что вместе со способом установления датировки оговорено в текстуальных примечаниях.
Текст каждого документа сопровождается легендой, в которой указывается название архива, номер фонда, описи, дела, листа, подлинность или копийность. В состав научно-справочного аппарата сборника входят предисловия (историческое и археографическое), текстуальные примечания, примечания по содержанию, именной комментарий, именной указатель, географический указатель, список сокращений, перечень публикуемых в сборнике документов.
Текстуальные примечания обозначаются цифрой со звездочкой, помещаются после документа и пронумерованы в пределах документа. В них указаны погрешности текста, оговариваются отсутствие или местонахождение упоминаемых в тексте документа приложений, способы датировки, содержание опущенных частей документа.
В именном комментарии не приведены биографические справки на наиболее известных партийных и государственных деятелей.
Именной указатель является глухим и содержит алфавитный перечень фамилий и инициалов, встречающихся в тексте.
Указатель географических названий является алфавитным перечнем административно-территориальных единиц (до районов и городов включительно) в обозначении, принятом в начале 1930-х годов.
В список сокращений внесены в алфавитном порядке сокращенные наименования и другие сокращения, и дается их раскрытие с указанием подведомственности учреждений.
Примечания по содержанию написаны В.В.Кондрашиным, при участии С.А.Красильникова и И.Е.Зеленина.
Именной комментарий составлен Т.М.Голышкиной, С.К.Конопатовым, А.С.Кудиновым, Н.В.Муравьевой, Н.М.Перемышленниковой, Т.В.Сорокиной, Т.В.Царевской.
Географический указатель составлен А.П.Федоренко.
_________________________
1 Протоколы заседаний комиссии Политбюро по спецпереселенцам, утвержденные как постановления Политбюро, опубликованы в журнале «Исторический архив». 1994 г. № 4.
2Более подробно о делопроизводстве Политбюро ЦК ВКП(б) см.: Адибеков Г., Кошелева Л., Роговая Л. Протоколы Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б) как исторический источник. — В кн.: Политбюро ЦК РКП(б) - ВКП(б). Повестки дня заседаний. Том. 1. 1919-1929. Каталог. М , РОССПЭН. 2000.